Джедай
Вера Харитонова, Ирина Ковалева. Журнал «Story» №3, 2012 г.
Сканы предоставил: Галина Музлова, г .Москва. Обработка: naunaunau.narod.ru, 12 марта 2012 г.
«Смеялся не как все, одевался не как все, говорил цитатами, говорил вообще малопонятно, а слушал только себя. По уровню мозгов всех превосходил... Все говорили, что он ненормальный, но, во всяком случае, его уважали»... Это портрет Ильи Кормилъцева, сделанный фотографом группы «УрфинДжюс» Олегом Раковичем. Со стороны. Но для близких автор текстов легендарной группы «Наутилус Помпилиус» был другим
Илья Кормильцев
Фото: Всеволод Арашкевич,
Личный архив А. Коротича
Родился 26 сентября в Свердловске (ныне Екатеринбург), окончил УрГУ по специальности «химик».
Автор текстов группы «Урфин Джюс», Насти Полевой, Егора Белкина, группы «Наутилус Помпилиус».
Переводчик книг Тома Стоппарда, Уильяма Берроуза, Фредерика Бегбедера, Мишеля Уэльбека, Брета Истона Эллиса, Клайва Льюиса и Чака Паланика (список неполон).
В Екатеринбурге до сих пор ходит легенда, что Кормильцев затушил окурок о второй альбом Queen. Этим жестом он отделил рок-музыку от качественной, но заказной попсы.
В своих поздних интервью Илья Кормильцев называл Бутусова «телом, которое, где поставишь, там и стоит» и «интуитивным творцом», который любит начинать дело, но не любит доводить его до конца...
Когда друзья делали памятник Кормильцеву, позвонили Бутусову: «Слава, у нас закончились деньги»...Бутусов денег прислал.
Сестра Кормильцева, Ксения Устюжанинова, художник-аниматор.
Фото из личного архива
А. Касьяненко.
— Братом он был нежным, щедрым. У нас с ним 12 лет разницы. В восемнадцать он женился и ушел из дома. Мы прожили вместе всего шесть лет, но я отлично помню его комнату, которая казалась мне каким-то особым местом. Там постоянно крутились пластинки, раздавались ни на что не похожие звуки. На двери висела акварель: пустыня, красные барханы, холмы, дорога. На дороге — босая девушка в белом платье и по пояс обнаженный юноша в джинсах. Он с гитарой. А над горами вместо солнца огромный глаз в ореоле лучей! Картинка мне казалась окном в иной мир, фантастический и невероятный, где живет мой брат Илья. Я пыталась просочиться к нему в комнату, когда появлялись его друзья. Со мной немного играли и быстренько выдворяли. Надо сказать, всегда очень вежливо. «Портрет Дориана Грея» Илья рассказал мне по пути в детский сад и обратно. Я слушала книгу Уайльда просто как сказку и рыдала в конце. В мультфильме «Девочка дура» есть такой персонаж — девочка с залепленным глазиком, которая держится за чьи-то ноги в спортивных брючках. Это с моих детских картинок друзья срисовали. Так все и было — ноги Ильи и я. Уже взрослой я слушала группу «Дженезис» — «Заклание агнца на Бродвее», и вдруг вспомнила, как сижу мелкая в Плюшкиной комнате, а он мне говорит: «Вот послушай, как здорово!» Для меня было важно, что он говорил со мной спокойно и доверчиво. Ничего не скрывал. Для встречи с искушениями жизни он меня отлично подготовил.
• А чем занимались ваши родители?
Родной отец Ильи — профессор, доктор геолого-минералогических наук, у него пять монографий, патенты, авторские свидетельства и несколько сборников стихов. А наша мама — геофизик. С появлением Интернета Илья пытался прояснить свои корни. Оказалось, что со стороны отца у него немцы — Лемке, а по маминой линии «бедные, но гордые» польские шляхтичи Зворские.
• В школе у Ильи проблемы были?
Постоянно. Взрывал что-нибудь, шли бесконечные выяснения отношений с учителями. Например, задали сочинение о Ленине. Звонит учительница: «Ваш сын написал прекрасное сочинение. Но проблема в том, что он написал не про Ленина, а про Шекспира». Откуда в нем взялся этот стойкий нонконформизм, даже непонятно.
• Наказывали?
В семье нас и пальцем не трогали. Тут кое-что похуже. Мама давала понять, что может наступить момент, когда она перестанет тебя любить. Могла сказать: «Ты знаешь, все на свете когда-нибудь заканчивается. В том числе и любовь». Это было отлучение от себя. Я помню, как панически боялась этого в детстве. Понятно же, что без маминой любви жить просто незачем!
• Шантаж материнской любовью?
Думаю, да. Мама вполне обходилась словами, наказания ей были ни к чему. Обаятельная, всеобщая любимица, красавица, требовательная до жестокости. Она сама ушла от отца Ильи. Мама оставила дневники, я их читала. К первому мужу у нее была какая-то невероятная любовь. За нее она готова была на рельсы лечь. Я думаю, Илья после развода стал смыслом ее жизни. Она хотела сделать из него «правильного» советского человека.
• Сделала?
Нет, конечно. Он не терпел никакого нажима или насилия. Между ними шла война. И каждая из сторон была непримирима. Мама потом об этом очень жалела. Она переживала глубокое искреннее покаяние и признавалась, что неверно поступала с Ильей. Человек прошел путь от гордости к смирению.
• А родного отца Ильи ты знала?
На свердловской киностудии
на записи альбома «Урфин Джюс», 1982 год
Фото: Олег Ракович
Долгое время даже не подозревала о его существовании. Он появился в 2001 году на похоронах нашей мамы. Совершенно потрясающего обаяния человек. У Ильи и наполовину не было такого. Но это единственное, что их отличало. В остальном сплошное сходство. Мы с ним потом подружились. Так же, как
и Илья, он был одержим желанием всем делиться. Неудивительно, что Илья таким получился. А мой родной отец был интровертом в квадрате, в кубе, в гугле. Лет в четырнадцать я пробилась в свердловский рок-клуб секретарем, и компании у меня появились. И отец сказал Илье : «Никогда тебе не прощу, что ты сбил с пути сестру!» Это было единственное заявление, которое мы от него услышали за всю жизнь. Илью он не любил, они просто терпели друг друга. Папа помалкивал, но свое отношение к поступкам брата умел продемонстрировать без слов. Надо отдать должное Илье — он гораздо мудрее папы оказался. Когда мой отец умер, Илья примчался, бросив все дела, и очень помог.
• A co своим родным отцом Илья встречался? Видимо, все же на маминых похоронах они общались?
Даже если да, мне неизвестно. Мама просто вычеркнула из жизни этого человека. На ее похоронах Илья держался очень отстраненно. Она умерла от тяжелого затяжного рака... Помню, как-то раз Илья взял меня с собой на школьный вечер, мне тогда было года четыре. Концерт, танцы, воздушные шарики. Все было, как в мультфильме «Каникулы Бонифация». Илья идет, а за ним: дыг-дыг-дыг — толпа мальчиков и девочек. Илья перемещается, и снова — дыг-дыг-дыг! Он что-то рассказывал, размахивая руками, а народ внимал. Оно, собственно, так всегда и было. То же самое у нас дома, когда я уже подросла. Илья приезжает, и начинается театр одного актера. Мы с мамой сидим и впитываем. Все, что Илья делал, он приносил маме и показывал в первую очередь ей. После первого альбома «Урфин Джюса» «Путешествие» он притащил в дом страшную махину, катушечный магнитофон, и мы слушали песни с его текстами. Мама язвила, подкалывала, а он с ней спорил. Но она все-таки слушала. Невозможно было не слушать. Илья просто фонтанировал, когда она была рядом. После ее похорон он сказал: «Теперь некому будет доказывать».
• Доказывать что?
Не сказал. Думаю, доказывать свою значимость, свой талант, свое «я». Мама была стимулом для него. Он все свои проекты приносил ей. Сначала это были песни. Когда он начал заниматься переводами, на нас с ней в огромных количествах посыпались книги.
• A были у Ильи соперники в творчестве?
Когда он впервые услышал группу «Аквариум», то даже расстроился — о чем теперь писать? Появление БГ было шоком для местной тусовки. Оказывается, не только у нас есть жизнь, но и на Марсе! Но тон его статей о БГ первоначально был типа «догнать и перегнать».
• Мне рассказывали про Ленинградский рок-фестиваль 1986-го. Выступления оценивала комиссия из Москвы, решалось, кого допустить к массовому копированию и тиражированию, а кого нет. Песню на текст Кормильцева «Скованные одной цепью» с фразой «здесь сброшены орлы ради бройлерных куриц» петь было рискованно. Илья был единственный, кто отчаянно настаивал на ее исполнении. И настоял. Решено было петь, но без скандального куплета. Там происходила битва уральского рока с питерским, «Наутилусы» и «Чайф» против БГ, Цоя и АукцЫона. Пропускали на фестиваль с боями, давка была жуткая. «Hay» в ночь перед выступлением гудели. На сцене в итоге Бутусов с Умецким совершили подвиг. Могилевский, отрываясь от сакса, «дотягивал» Славин вокал в свой микрофон. «Скованных» пели из последних сил. Вместо сомнительного куплета шла просто музыка. Неожиданность состояла в том, что под эту музыку публика сама допела «сброшенных орлов». Это была личная победа Ильи.
Но вообще-то соперничество с БГ у него быстро прошло. Через несколько лет, когда я позвонила ему в Москву, он прервал разговор словами — а теперь извини, сейчас придет Борис, мы будем жарить рыбу и говорить о вечном.
• Ты можешь теперь, оглянувшись назад, сделать предположение, чем человек жил, чем дышал?
Я была довольно взрослой, когда Илья принес «Иностранку» с льюисовским романом «Пока мы лиц не обрели» и много рассказывал о его библейских истоках. У меня такое впечатление, что его обуревала тяга к безгрешности. Жажда утраченного рая. Когда Адам и Ева еще не вкусили плодов «древа познания». У Ильи было тяготение к подобному райскому бытию. В его детских рассказах в книге «Никто из ниоткуда» это очень заметно.
• Я вот одного понять не могу — как в итоге вышло, что фронтмен группы «Наутилус Помпилиус» Вячеслав Бутусов получает из рук президента орден «За заслуги перед Отечеством», а автор лучших его текстов умирает в лондонской клинике. Что все это значит? Судьба такая?
Александр Коротич, архитектор
А ничего не значит. Или только одно — что президент Медведев неравнодушен к творчеству Бутусова.
Но к Бутусову и Кормильцев не ровно дышал. Слухи о том, что Илья держал Славины таланты в кулаке, следует
считать мифом. Это был творческий брак, очень тесные, близкие отношения со всеми
вытекающими — ревностью, соперничеством, непониманием.
И вопрос «кто в доме хозяин» тоже имел место. Когда Кормильцев стал официальным
автором «Наутилуса», он играл если не роль лидера, то, по крайней мере, роль
второго человека в группе — влиял на идеологию, стратегию, экономику, брал на себя функции
директора, и все это вызывало безумное раздражение музыкантов. По вполне понятным причинам —
ты написал стихи, чего еще надо? Мы их поем, а ты сиди в первом ряду и радуйся. Такое положение Илью
не устраивало вообще. Он всегда хотел завладеть всем, чем мог, и контролировать все, чем владеет. Он
имел на это право, потому что был чрезвычайно умным человеком. С редкой эрудицией, феноменальной памятью
и талантом забегать вперед. Но я сейчас не об этом.
«Наутилус» на сцене в Лужниках
Фото: Роман Подерни, Сергей Серегин
ИТАР-ТАСС, личный архив А. Коротича
Расставались с Бутусовым они сложно, не буду описывать. «Яблокитай» — их последняя
совместная работа, трек они записали вдвоем, без музыкантов, в Великобритании и там же, в прямом эфире у Севы Новгородцева
объявили о закрытии проекта «Наутилус Помпилиус», о чем музыканты в Екатеринбурге узнали и очень удивились.
О Славе и Илье, понятно, пошли слухи — мол, это люди, с которыми нельзя иметь дело, беспредел какой-то.
По возвращении у обоих начались тяжелые времена. Я тогда оформлял альбом «Яблокитай», они звонили
по очереди, объясняли, что делать, и было понятно, что тянут в разные стороны. Илья отзывался о Славе крайне
нелестно, с другой стороны было то же самое, и вдруг в разгар этого жуткого взаимного раздражения раздается
телефонный звонок... Илья берет трубку и меняется в лице — звонит Слава. И сразу стало понятно, какого
накала их взаимные чувства. Ни простить, ни забыть было невозможно. У меня тогда сердце сжималось —
сколько эти люди могли бы еще вместе сделать удивительных вещей... Слава говорил, что, когда он читает
стихи Ильи, он их сразу поет. И сразу слышит, что, допустим, в строке «Ален Делон не пьет
тройной одеколон» слово «тройной» выпадает. Лишнее. А когда пел Слава, Илья понимал, что
во всем свете нет такого проводника для его стихов, как Бутусов. Слава был для Кормильцева идеальным медиумом,
своей харизмой он смягчал все изломы Илюхиных текстов. Бутусов всему придавал новое измерение, и изломы
становились прорывами, воротами в другой мир. Песни, которые народ начинает запевать с полкуплета, иначе
как от великой любви не рождаются. И это всегда так. У битлов тоже были непростые отношения. Когда подняли
потом все грязное белье, у Маккартни журналисты спросили — как же вам песни удавалось писать при
таких-то отношениях? Он ответил: это была любовь. Они все были друг в друга влюблены. Здесь то же самое.
Это был фантастический дуэт. Ни с Настей Полевой, ни с группой «Урфин Джюс» у Ильи такого не
получилось, хотя и там, и там работы его интересны. И вот что удивительно — после распада «Наутилуса»
Бутусов стал писать стихи, а Кормильцев — музыку. Но если Слава текстами баловался с основания группы, и в
каждом альбоме
одна-две песни на его стихи, то Илья начал с нуля, стал играть по нотам, с трудом, классически, сначала на
гитаре, потом на фортепьяно. Я понимал, что дальше пойдут духовые инструменты. Зачем, спрашивается? Ведь
ясно было, что Армстронгом ему не стать. Но в этом весь Илья. Ему все время надо было открывать новое, в
себе тоже. Он по натуре экспериментатор.
• А откуда он знал столько языков? Ну, английская спецшкола в Екатеринбурге... Но со школьным багажом «Бойцовский клуб» Чака Паланика не переведешь, Льюиса и Толкиена тоже.
Он самоучка. Очень талантливый. Его перевод «Пока мы лиц не обрели» Льюиса филологи считают блестящим. А любил он итальянский...
• Мне рассказали одну историю... Когда Кормильцев ездил в Италию со спелеологами, те полезли в пещеры, а он остался обед готовить. Тут появился местный житель, специально пришел посмотреть на русских. «Да они в горах, вернутся нескоро», — сказал Кормильцев. Посидели, поговорили, попрощались. Итальянец ушел, так русских и не повидав.
В зале Лужников
Фото: Роман Подерни, Сергей Серегин
ИТАР-ТАСС, личный архив А. Коротича
Очень на него похоже. Самоидентификация — это вообще не его. А игра, мистификация или эксперимент — да. Ребенком был, ребенком всегда и оставался. Вся русская культура рок-н-ролла — культура заигравшихся школьников. Мы знали, что где-то есть дядьки настоящие — Планк, Маккартни, а мы в них просто играем. Брали гитары, пели их песни, сочиняли свои. Я играл в оформление фейковых пластинок. Вряд ли кто-то из нас к року относится серьезно. Когда обсуждали книжку стихов Ильи, я видел, как ему трудно ее собирать. Он стеснялся. Стыдливо это делал. Да, так получилось, что он всенародно известен. А вот надписи на груди «поэт» или ордена «поэт» у него нет. Про Бутусова любой вокалист скажет — да какой он певец, он же мычит под гитару! А профессиональный гитарист заявит, что он и играть не умеет, и оба будут правы. Рок-н-ролл — это материализация смыслов доступными тебе средствами. Насколько ты умеешь играть или петь, настолько и делаешь это. И этого иногда бывает достаточно, чтобы люди обалдели. Это искусство дилетантов. Даже на Западе образованных рок-н-ролльщиков было раз-два и обчелся, не говоря уж о нас. Сейчас ребята играют рок 70-х, классический рок-молотило, а ведь это музыка их дедушек. Что-то вроде средневекового орнамента. Его можно использовать, а можно и нет. Он и просуществовал-то всего 20 лет — с конца 60-х до конца 80-х, как раз время превращения мальчиков в дядей. Что такое рок? Странные слова под звон гитар. Шаманство. А о чем песня? Неизвестно. Почти невербализуемая речь. Да и не надо, драйва хватает. Запал и энергия — вот что было главным. А умеет или не умеет человек играть или стихи писать — это дело десятое.
• Это как-то не про Кормильцева — он-то как раз вербализовал. «Прогулка в парке без дога может кончиться для тебя плохо», «Кстати, где твои крылья, которые нравились мне?» или «И Андрей доставал из воды пескарей, а Спаситель — погибших людей...»
Потому что он ничего не делал, как все. Он мог из мусора газетного, подобрав какую-нибудь заметку из уголовной хроники, сделать поэму о любви и смерти — «У нее был муж, у него была жена...» И вечно забегал вперед. Когда заговаривали на какую-нибудь тему, выяснялось, что уже год назад все статьи им прочитаны, тема обдумана. Он как-то ходил на передачу Швыдкого «Культурная революция», обсуждали русский мат. Кормильцев, естественно, был «за». В течение пяти минут гладко, как профессор, расставил все точки над «и» — откуда явление взялось, что означает, как к нему относиться. И дальше повисла пауза. А что говорить-то? Тема закрыта. В духовном смысле он несся впереди паровоза настолько, что мог догнать последний вагон. Постоянно мониторил происходящее, но при этом улетал так далеко, что от этого ему было больно. Скорость отрыва делает человека одиноким. Ты всем пытаешься рассказать, объяснить, открыть глаза, а все тупят, никто не понимает. Они только через несколько лет до этого дойдут.
У Кормильцева есть стих, по-моему, называется «Люди». Там главный вопрос — неужели я такой же, как все? Ну не могу же быть таким убогим... Я другой, я уникальный, я отдельный. Может показаться, что стихи человеконенавистнические, но это не гордыня, это больная тема. Потому что он от этого страдал почти физически. Не умел жить в одиночестве, ему нужен был отклик, реакция, чтобы отражать и отражаться.
Он так боялся остаться один, что у меня до сих пор есть чувство, что он у меня за левым плечом стоит. Что до сих пор где-то рядом.
• Одиночество гения — это понятно, но ведь всегда есть женщина, готовая служить поэту. Особенно тому, что написал «Я хочу быть с тобой...»
Конечно, он это умел. Любая с первой минуты знала, что перед ней гений. И что такого сокровища она никогда больше не встретит. Он просто разил интеллектом...
• Есть интервью с его последней женой Алесей. Вот цитата: «Я стояла в наушниках, чего-то напевала, открылась дверь, и вошел такой Оле-Лукойе — в капюшончике, в очечках, с двумя пакетами. Как говорил потом Кормильцев, он никогда не думал, что можно, просто придя из супермаркета, сразить женщину наповал. Все! Любовь пришла нежданно-негаданно».
Если честно, не хотел бы я быть женщиной Кормильцева... Это жизнь на бомбе, причем часовой механизм тебе непонятен. Рванет рядом с тобой — и все. При этом он и сам подрывался. Конечно, он видел в женщине якорь и старался удержаться. Он всеми ими дорожил — и женами, и детьми. Но в это лучше не вдаваться, тут непросто — дети, правонаследие. Когда мы обдумывали книгу об Илье, то решили к этому делу жен не привлекать...
• У него три жены и четверо детей?
Это только законных...
• А что Илья делал, когда закрыли проект «Hay»?
К осени 97-го его съемная квартира в Москве была набита железяками, секвенсорами какими-то, ручками, проводами, там собиралась компьютерная звуковая студия. Было объявлено, что они вдвоем с Олегом Сакмаровым, музыкантом, который играл с группой «Аквариум», делают электронный проект. Сакмаров, потрясающий инструменталист, играл там первую скрипку, Илья был провокатором, агрессором, инспиратором. Делали они самое радикальное, самое авангардное, что могло быть на тот момент в музыке и текстах. Массовому слушателю этот проект вообще недоступен, там двух песен невозможно дослушать до конца. Это особенность Ильи — дойти до края и заглянуть дальше. Конец света — жалкое перепутье по сравнению с тем, к чему они стремились. Это нечеловеческая музыка. Когда решили назвать трек, в итоге назвали «Чужие». Процесс выглядел так: два пацана в коротких штанишках, волосатыми ногами рассекая воздух, среди проводов крутили ручки. Мальчишки с огромным опытом искусства за плечами, заигравшиеся на пороге своего 40-летия. Тогда впервые появилась Алеся. Илья сказал, что теперь на проекте есть певица, певица оказалась мощной девушкой из Белоруссии с луженой глоткой. Она тогда была еще и полновата, и видно было, что все у нее в кулаке. На этом проекте она, видимо, и прибрала Илью к рукам... (Алеся Маньковская, певица, актриса, композитор, живет в Лондоне, растит дочь Ильи Кормильцева, замужем за испанцем. — В. X.) Илья испытывал к ней пиетет, как к человеку из мира музыки абсолютно. Он понимал, что никогда не сможет петь, как она, играть на фортепьяно, как она. Он попал под влияние молодой красивой женщины и стал делать проект более цветистым, смягчать альтернативность, а Олег Сакмаров работал так, как задумали — сухо, резко, экстремально. Они начали спорить из-за аранжировок, потом поссорились, хотя тогда еще была надежда, что эта музыка может пойти на имени Кормильцева, на имени Сакмарова. Каждый в результате сделал свою версию. Когда трек вышел, покупателей на него не нашлось, страна уже шла по пути тотального опопсовения. Тогда Илья и занялся переводами, а потом возникли издательские идеи. Его дорога в ультракультуре сублимировалась в издательскую деятельность.
• Зачем поэт пошел в главреды издательства, можете объяснить?
Александр Касьяненко, бывший директор издательства «Ультра. Культура».
Он никогда не зацикливался на том, что он поэт. Просто есть слова, которые доходят до людей, а есть те, что нет. Когда ты моложе, тебе надо донести себя, транслировать свое, а позже — тех, кто умеет переворачивать сознание. «Ультра. Культура» неизбежно повторяла характер Ильи, потому что именно он решал, что издавать. Он с ходу предложил две книги: «Медиавирус» — о том, как работают мемы, как словесные вирусы могут изменять существующую реальность, и «Штурмуя небеса» — историю ЛСД. Это о прошлом, а о будущем — книга скинхеда Нестерова «Скины: Русь пробуждается» — настоящая провокация. Тогда, в 2003 году, это явление уже было, но о нем еще не говорили. Книгу про ЛСД мы издали, потому что невозможно понять ни историю, ни музыку, ни культуру с начала 1960-х, если ты ничего не знаешь про этот наркотик. «Другую Россию» Лимонова публиковали потому, что от нее все отказались, а автор сидел в тюрьме. У «Ультра.Культуры» была идея «обратного» просвещения — дать альтернативное знание. Что все может быть иначе. Например, книга «Капиталистический реализм». С чего вдруг все взяли, что капитализм будет всегда? Когда мы думаем об обществе будущего, мы не держим в голове ничего, кроме капитализма. А ведь есть варианты. В общем, Илья ставил главную задачу — выпускать книги, которые подталкивают людей думать иначе. Человек, который живет в заданном пространстве, никогда не достигнет нового. Если ты знаешь, что в космос не летают, то ты и не полетишь. Кормильцев надеялся, что путь, пусть долгий, к свободе думать и рассуждать в любом направлении тогда был. Но уже через два года работы стало ясно, что все очень быстро сменили позицию на «молчать и не высовываться». Нас окрестили радикальным издательством, ну и началось...
• Думские патриоты, ФСБ, наркоконтроль... На допросы ходили?
Это не страшно, пока тебя не сажают и не расстреливают. Видимо, добивались, чтобы Кормильцев начал с ними договариваться, пошел на компромиссы и завяз в этом. Но Илья все эти их гэбэшные штучки за версту чуял, он даже от премии ленинского комсомола в свое время отказался. Но сейчас систему по воспитанию самоцензуры выстроили умно — прессовали не нас, прессовали книготорговцев. За распространение. По закону за наши книги отвечали не мы, а магазины.
Они и терпели убытки. И очень быстро поняли, что с нами не надо связываться. А у читателей и всех остальных воспитывали внутреннего цензора в них самих. По-китайски. Китайцы не следят за всеми, они выдергивают несколько человек и показательно наказывают. К тому времени, когда валом пошли запрещения и наши книги прямиком попадали на стол к следователям, все происходило уже в полном молчании. Исламисты говорили — мы не будем вас защищать, вы печатаете скинов, скины говорили — вы же гомосексуалистов издавали, Берроуза того же... У них всех понимание свободы — только для себя, а другим — ни-ни. А идея Кормильцева была — свобода для всех.
• Но он же умный человек, он же понимал, что так не бывает?
А в этом и проявляется сила личности. «Если кто-то знает как — сто к одному, что он дурак», — это строчка Кормильцева. У него было точное «чувственное» понимание реальности, в которой мы живем. Он кожей все чувствовал. Одно его стихотворение я все время вспоминаю — про то, как двое сидят в тюрьме и в принципе можно оттуда выбраться, но надо, чтобы один встал на плечи другому и подал оставшемуся руку. Но поскольку ни один не верил, что ему эту руку протянут, то наутро обоих расстреляли. Это одна из кормильцевских притч.
• А он верил, что ему подадут эту руку?
Свои — да. Он, например, никогда не высчитывал, что принесет ему дело. Достаточно было, что он делает это вместе с кем-то, кого он считал своим. Если кто-то из приятелей занимается его правами, то и пусть занимается. Отсюда, кстати, и конфликты. Если с его точки зрения ты должен был сказать одно, а говорил другое, значит, ты сволочь продажная, слуга дьявола и халдей. В выражениях он не стеснялся, резал, что думал. Друзей у было немного, но обычно умные.
• А главный халдей был Бутусов?
Он не мог простить Славе выступление на Селигере перед «нашистами». Перед кем он пел? Зачем петь пустотам? Для них эти слова ничего не значат. Бессмысленный набор звуков.
• А кто это, пустоты?
У Ильи картина мира была апокалиптическая — все закончилось с появлением пустых людей. Спорить с пустотой, сопротивляться пустоте, которая говорит не сама, невозможно. Даже если эта пустота радостно подпевает «Скованные одной цепью...» Причем это не только у нас — повсюду произошла подмена, которая уничтожает людей. Подмена веры индивидуализмом. «Я живу и потребляю, а чужие беды меня не волнуют, и развиваться я не хочу. Главное — деньги». Его любимый фильм — «Звездные войны», те части, где происходит перелом, когда джедай — тот, кто должен защищать слабых, переходит в стан темных сил.
И с этим, по мнению Ильи, ничего нельзя было поделать. Нельзя сражаться с болотом. Ты вязнешь, и сам превращаешься в темную силу.
• А Илья был борец?
Это было принуждение себя. Ты не можешь писать стихи и музыку, если не сопротивляешься. Чтобы оставаться собой, ты должен сопротивляться. Ты должен создавать свое издательство и включаться в борьбу. Ну кому понравится ходить к следователям? И следователям это тоже не нравилось. Они ведут серьезные дела — дело Грабового, к примеру, а тут им поручают эту ахинею, книжки какие-то. Этот бред поначалу давал энергию. А потом перестал. Илья ведь из успешной семьи, рос в тепличных условиях, папа профессор, диски у него были всегда крутые, он быстро стал известным. Были слава, деньги, женщины. А потом его перестали приглашать на телевидение, денег стало не хватать, настоящая жизнь его задела. За издательством пристально следили. За Кор-мильцевым тоже. Ну, подумаешь, ходит какой-то небольшой толстый человек в очках, на ходу книги читает, передвигается по Москве на самокате, кто его будет слушать? Но слушали. Я видел фотографию кабинета Алексея Суркова — там на книжных полках половина книг «Ультра. Культуры». И ненавидели его так, что, когда он умирал, нашлись люди, написавшие в ЖЖ, мол, так ему и надо. Это пространство для него схлопнулось. Я говорил, что надо оставаться и бороться, он — что уезжать. Когда все достигло пика, Илья стал говорить: «Лучше в лондонском метро билеты проверять, чем здесь выступать по ящику». С личностями, по его мнению, бороться можно, с Сурковым можно, с Путиным, но не с халдеями и соглашателями, имя которым легион. Они вырастили систему, а система вырастила их — пустоту.
• А если бы совсем не стало денег, жена бы ушла, дети обиделись, то он бы пошел на компромисс?
С властью — нет. Когда мы познакомились, я делал путеводители по Кремлю. Хорошо зарабатывал, квартиру купил. Думал, что можно издавать и путеводители, и запрещенные книги. Илья мне сразу объяснил — денег не будет, путеводителей тоже не будет. На двух стульях не сидят. Так, в общем-то, и случилось.
• Дон Кихотом был? А выглядел, как Санчо Панса.
Неважно, как человек выглядит, хоть Карлсоном с моторчиком. Важно, что внутри он джедай. Нонконформист с жесткой позицией.
• В Екатеринбурге до сих пор ходят легенды, как на фестивале «Старый новый рок» он подрался с Михаилом Козыревым, программным директором «Нашего Радио».
Александр Орлов, журналист.
Илье не нравилось, что «Наше Радио» гонит попсу. Экстремально подрались, стекляшки Кормильцеву разбили. И Глебу Павловскому с Кашиным на ярмарке нон-фикшн в Москве собирался морду бить, но те вовремя улизнули.
• А за что?
Продались. Есть же много способов заткнуть человеку рот — должность предложить, к примеру. Раньше людей сажали, теперь покупают. Кормильцеву бы охотно заплатили только за то, чтобы он рот не раскрывал. А он раскрывал.
• Когда он уезжал в Лондон, он знал, что болен?
Перед отъездом, на его дне рождения, и когда провожали, мы видели, что он плохо двигается, но он сказал, что поскользнулся, упал, спина болит. Уговаривали остаться, сделать томографию, подлечиться, но Алеся была уже в Лондоне, и он отмахнулся: нет-нет-нет, все там сделаю. А потом мы перезванивались, по делам и просто так. В Новый год разговаривали, он был расстроен, чувствовалось, что болен серьезно. А 12 января мне позвонил наш общий друг Володя Харитонов — у Кормильцева в Лондоне беда. Я перезвонил Илье. Тогда он сказал все сам.
• Что сказал?
Что болен. Что у них на троих — пять фунтов.
• Пять фунтов? А почему? Как так получилось?
Ну, в общем, бизнес его разорили, я имею в виду «Ультра. Культуру». Он снимал квартиру в центре Москвы, учебу жены в Лондоне надо было оплачивать, жить на что-то. Деньги у него были во времена «Наутилуса», но они все потом признавались, что быстро их спустили. В общем, денег не было. И он сказал: «Давай сделаем так. Ты сейчас попробуешь, насколько у тебя есть возможность, на всю страну объявишь -кто хоть когда-нибудь слышал.... Нет, даже не так... Кто жал сиськи своей девушки под «Я хочу быть с тобой...» пусть пришлют мне сто рублей. Мне нужны деньги на лечение...» Я ему честно сказал: «Ты представляешь, что будет, если мы это сейчас публично озвучим? Тебя, меня, всех твоих близких просто разорвут на куски...» — «Выхода нет. Попробуй организовать фонд моего спасения. Сделай, у тебя получится»... Я тогда работал на НТВ, поговорил с энтэ-вэшниками, они передали это Алексею Пивоварову, он сразу подключился, в информационные агентства сообщили, и все закрутилось. Началась адская свистопляска, Илье звонили тысячи человек, меня терзали СМИ, никто из родных не соглашался открыть счет. Пришлось открывать на свое имя, и за три недели, которые прошли со времени звонка и до момента его смерти, народ собрал огромные деньги — $ 80 000. Илья не собирался умирать. Собирался выживать и четко мной руководил. 4 февраля он умер, последний раз я разговаривал с ним 3-го. Признаков того, что он уже на грани, не было. Мы разговаривали про самолет, который обещал Березовский, собирались перевозить его в Хьюстон, в онкоцентр. Когда в Англии сказали, что ничего не могут сделать, термальная стадия рака, Илья настаивал, чтобы его лечили в Хьюстоне. У него было убеждение, что там людей разбирают, а потом собирают заново. И до последнего дня мы отправляли в Хьюстон анализы, а самолет Березовского стоял под парами. Английскую клинику оплачивал Абрамович — 3000 фунтов в сутки.
• А как вы договаривались с этими людьми?
Мы обращались ко всем. Я лично писал Абрамовичу письма. Мне его помощница объяснила, как это делается. Стоны и плачи не работают, надо объяснять аргументированно. Так и писал — великий деятель русской рок-культуры... Наше посольство в Лондоне тоже проявило заботу, Алексей Сурков помогал.
• Но все-таки Сурков и Кормильцев — люди по разные стороны барьера...
Ну да. Илья Суркова экстремально обзывал, но свою причастность к культуре люди все-таки блюдут. Мы просили у него деньги на похороны, он сказал использовать те, что собрали на лечение. Я-то хотел их вернуть, ведь люди помогали живому — не могли мы пустить их на похороны. Но в итоге место на Троекуровском кладбище купили не за 2,5 миллиона, а за 90 тысяч, потому что принесли бумагу за подписью Суркова. Там в мэрии люди слыхом не слыхивали, кто такой Кормильцев, но на подпись среагировали.
Народу на похоронах было мало. Даже многие музыканты не приехали. Это было невозможно вынести. И с открытием счета тоже была маята, потому что никто мысли о его смерти вынести не мог. Это был колоссальный удар. Он даже для близких был полубог. Для брата родного. У них по отношению к нему была дистанция. И для этого были основания.
• Все-таки великий деятель русской рок-культуры?
Запись альбома «15» группы «Урфин Джюс».
Свердловск, апрель 1982 г. Фото: Олег Ракович
У него было сознание фантастическое. Очень быстрый, мощный, провидческий интеллект. Но его угнетало то, что здесь происходит, он слишком свободно, слишком широко и сильно мыслил. Слишком дразнил гусей. На него кидались все — общественность, русские патриоты, либеральная интеллигенция, православные активисты. Как-то пытались делать с ним передачи на «Эхе Москвы». Ничего не получалось, не срасталось. Как можно с ним иметь
дело? Он же издал книжку про скинхедов. Называли фашистом. Со всех сторон. А ведь он был гражданин мира и интернационалист. Его не стало, и образовалась черная дыра. Не только для меня, для мира пропал очень важный человек, важная фигура. Вот был Мераб Мамардашвили, ходил по улицам, и была другая картина мира, он умер, и эта картина мира исчезла. Илья организовывал пространство духовной жизни. Внешне казалось, что он против всех, а я думаю — наоборот. Он был за всех. Каждый человек для него имел право на высказывание. На постсоветском пространстве должны звучать все голоса, и Лимонова тоже, хотя Илья совершенно не разделял его взглядов.
• A как же стихи? Прошли?
Что бы там ни говорили о его издательской деятельности, когда умирающий человек что-то делает за несколько часов до смерти, находясь под воздействием обезболивающих средств, то это и есть самое главное.
• А что он любил?
Любил говорить об умном. Книги и музыку. Больших собак. Любил готовить и всех кормить. Детей любил, прекрасно с ними ладил. И не только со своими. Женщин, конечно...
• А Илья им нравился?
Он умел сказать женщине то, что она хотела услышать. Мог не видеть ее месяца четыре, но помнил, как она выглядела в прошлый раз. Это подкупало. Даже с закоренелых красавиц легко снимал напряг. Мог, например, сказать: «Да, Саша, нам с тобой тяжело жить. Когда жены красавицы — это нелегко». Он вообще испытывал удовольствие от проявления жизни, от реакции со стороны. Его просто штырило от присутствия красивой женщины, и чем активней и жестче она себя вела, тем больше радости это ему доставляло. Чем больше жизни, тем лучше. Женщина пьяна — это его не смущало. Он был за витальность.
• А правда, что Илья перед смертью принял мусульманство?
Все, что он делал в последние дни, — это ради того, чтобы его запомнили. Чтобы после смерти взорвалось. Заминировал поле так, что теперь всех мучает загадка — что же было на самом деле? Все ссорятся, у каждого своя позиция. Никто с определенностью не может ничего ни утверждать, ни опровергнуть. Когда нас с Володей Харитоновым спросили, мы сказали: «Наверное, это так. Он мог». «Мог»— здесь ключевое слово. Он мог, но это не означает, что именно так оно и было. Он создал миф, и я думаю, сознательно. В результате то, что потом происходило на похоронах, стало трагедией и комедией одновременно. Причем комедией жесткой и черной. Мертвым Кормильцев побывал в двух гробах и трех саванах. Везли его из Лондона в американском черном гробу и в мусульманском саване, потом в связи с тем, что церемония прощания светская, переодели в обычный костюм и поменяли гроб, тот, в котором везли, был испорчен — спецслужбы постарались, то ли наши, то ли британские. Что искали, непонятно. После светского прощания тело снова переодели в саван, потому что те, кто утверждал, что он принял мусульманство, были очень недовольны, а вдова ни в чем не уверена. Агент, который с нами работал, предложил еще один саван — шелковый. В итоге перед тем, как похоронить, снова переодели в простой мусульманский саван, а сверху надели еще и шелковый. Я был уверен, что все сделано правильно, но потом разговаривал с мусульманами, они сказали: «Понимаешь, у нас нет шелковых саванов».
«А у кого есть?» — спрашиваю. «А это у индуистов...»
• Вот и похоронили гражданина мира. Символично.
Никто специально не делал, чтобы так произошло, но вот оно так произошло. Два гроба, костюм, три савана, один из них индуистский. Да и на кладбище, кто крестился, кто взывал к аллаху... Такая метафора получилась. И каждый свято верил, что исполняет волю усопшего.
Я, пока всем этим занимался, и мысль-то потерял, что он может умереть. Мне это и в голову не приходило, хотя я знал, что термальная стадия, знал, что английские врачи уже отказались, невзирая на все деньги Абрамовича. Я все это понимал, но известие о смерти все равно было из разряда невозможных. Такое большое место занимал, и, главное, чувство утраты со временем только нарастает. Я думаю, это со всеми так. Стараемся не пересекаться, не говорить о нем.
• Потому что это личное?
В том-то и дело, что ни фига не личное — это утрата для всех. Это не я потерял, не его друзья и близкие, это мир потерял. Он был большой человек, его все теснило. Его было много — больше, чем на одну семью, больше, чем на один язык, больше, чем на одну страну... Вот что еще вспомнил. Я ехал в загородной электричке, зашли два парня с гитарой в монашеском одеянии, в клобуках, с ящичком для пожертвований. Запели «...рыбачил апостол Андрей», и народ сразу начал деньги доставать. Я набрал телефон Кормильцева в Лондоне. «Хочешь послушать?» Он выслушал и засмеялся: «Ну, теперь можно и умирать». Это было в октябре, месяца за четыре до смерти.
