HTML-pedia
Все о ВЕБ-строительстве с самых азов. Как создать страничку...
Mozilla FirefoxБесплатный, открытый
браузер. Скачать >>>
Марина Тимашева. Фото С. Ветрова и Г. Молитвина. «Театральная жизнь», 1989 г.
Сканы предоставил: Алексей Золотарёв, Воронежская обл. Обработка: naunaunau.narod.ru, март 2016 г.
Телефонный звонок:
— Марина, ты мне советовала послушать рок-группу "Наутилус",
Я вчера пошла на их концерт. Что с твоим вкусом?
А ты еще говорила, что они — лауреаты "Литуаники-87", фестивалей в Черниголовке (*) и Подольске. Что все это значит?
— Погоди... Какой "Наутилус" ты слышала — из Свердловска?
— Нет, из Москвы.
— Так это ты сама все перепутала, а с моим вкусом все в порядке.
Телефонный звонок из будущего:
— Марина, ты рекомендовала послушать "Наутилус". Ну я вчера сходила. Это же черт знает что такое — плохая эстрада. Что с твоим вкусом?
— С моим вкусом все по-прежнему в порядке, но совет этот я тебе давала год назад, тогда и надо было им воспользоваться.
Все творчество cвердловской рок-группы "Наутилус Помпилиус" на первый взгляд соткано из парадоксов. Мелодии "Наутилуса" входят в противоречие с аранжировками, музыкальная структура контрастирует с текстовой, не говоря уже о том, что нововолновая эстетика и бытовая конкретность языка ряда песен вступает в сложный конфликт с мировоззрением предыдущего десятилетия, его не допускающей иронии серьезностью, его страдающим пессимизмом. Между этими полюсами создается магнитное поле драматизма "Наутилуса". Вот они появляются на сцене: очень театрально, стильно, строго одетые. Черные галифе, сапоги, френчи контрастируют с явно загримированными лицами. Основная задача грима — выделить глаза. Весь концерт они неподвижны, почти как куклы, манекены, не меняющие ни поз, ни жестов, ни выражения лиц. Голос, волнующийся и волнующий, с надрывными, надсадными нотками, срывающийся временами в легкую хрипотцу.
Итак, контраст первый: сковывающий движения, не живой костюм ("исторический") и думающие, полные внутренней жизни глаза нашего сверстника. Далее: абсолютная статика сценического поведения и драматизм вокала. И наконец: в музыке доминируют не гитары, а хлещущие клавишные и подчеркнуто метрономный ритм ударных. Но стоит вступить саксофону, как все иные звуки отступают, превращаются в фон, и на этом фоне страдает, мучается, горестно стонет и вновь взмывает ввысь саксофон. Два голоса — вокал В. Бутусова и саксофон А. Могилевского — сливаются, сплетаются в нашем представлении в единое целое, имя которому — Жизнь. Жизнь, обступаемая, обложенная со всех сторон Смертью, но сопротивляющаяся всей своей болью, любовью, мукой.
"Прогулка в парке без дога Может стать тебе слишком дорого. Мать учит наизусть телефон морга, Когда ее нет дома слишком долго"
— так, конкретной и реальной угрозой нависает смерть над жизнью. Собственно, это столкновение наполняет собой все композиции "Наутилуса", вне зависимости от того, о чем на первый взгляд идет речь. Это может быть бессмысленное, жутковато зацикленное существование провинциальной девочки, вокруг которой все — разрушение и гибельная пустота, кроме ее спасительно-бедного воображения, освещающего духовностью пришпиленную к стене фотографию когда-то большого актера, а теперь пошленького красавчика:
"И фантазии входят в лоно ее Сильней, чем все те, кто узнают ее. Ален Делон говорит по-французски..."
Это может быть антивоенный, не знающий спасения от пошлости и насилия и потому отчаянно безысходный "Шар цвета хаки". Человек, которого тычут лицом в смрад и насилие, в сладкий дым паленого человеческого мяса, а он отворачивается и кричит, он бьется в железных стискивающих его лапах и будет биться до тех пор, пока не свернет себе шею. И это будет все равно смерть — та, о которой он ничего не желал знать:
"Но кто-то главный, кто вечно рвет в атаку, Приказал наступать на лето и втоптал меня в хаки. Я вижу дым, но я здесь не был. Я чувствую гарь — я знать не хочу ту тварь, Что спалит это небо"*.
Это может быть вполне абстрактная, каждому говорящая о чем-то своем "Музыка", Жизнь, столь же замученная, закольцованная, как у героини "Ален Делона", но без ее фантазии и вообще без сил, без желания вырваться за пределы порочного круга. "Жизнь как способ существования белковых тел" — мучительно ненужная и навязанно обязательная.
"Эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки" — голос плывет, будто тянет звук магнитофон с севшими батарейками.
Скорбно и без кокетства решается вечная дилемма "Быть или не быть":
"Я могу взять тебя. Танцевать с тобой. Пригласить тебя домой. У меня есть дома Рислинг и Токай. Новые пластинки. 77-й AKAI. Твой мускус — мой мускул, Это так просто — до утра вместе. Но я уже не хочу быть мужчиной. Я уже не хочу.
Это так просто. Я хочу быть — всего лишь". Жизнь — пусть даже та, уродливая и нелепая, на которую обречен и изменить что-либо в которой не властен.
Иногда персонажи песен "Наутилуса" все-таки выбирают Смерть. Это происходит под влиянием какого-то сильного эмоционального импульса:
"Падал теплый снег. Струился сладкий газ. Им было жарко вдвоем". Голос срывается в крик, инструменты напряженно отбивают не ускоряющиеся и не замедляющиеся последние минуты жизни двоих, которые захотели не просто быть, но быть вместе.
В других случаях это следствие раздумий, плод того тягостного состояния, когда смерть мнится соблазнительно легкой и доступной, суровой и величественной: "Идет вслед за мной... добрейший князь — Князь Тишины".
От полностью сюжетных вещей через абстрактно-настроенческие "Наутилус" восходит к песням, обобщающим раздумья о ходе истории вообще и нашей истории в частности; о людях, от которых зависит эта история, и сами они зависят друг от друга; о жизни и смерти. Смерть для "Наутилуса Помпилиуса" — это рабство, бездумная покорность, мерный, ничем не прерываемый ход времени. Вереница согбенных тел, бессильной плетью повисших рук, мутные невидящие глаза, понурый звон кандалов — образ жизни, какой она не должна быть по нашему представлению. Вот та грань, на которой жизнь и смерть едва различимы:
"Я беру чью-то руку, а чувствую локоть. Я ищу глаза, а чувствую взгляд..."
Программа "Наутилуса" есть единое, неделимое целое. Недаром начинается она с задающей всему интонацию и смысл стилизованной народной песни: "Разлука, ты, разлука, чужая сторона. Никто нас не разлучит, лишь мать сыра земля". В полной темноте ее заводит сильный, властный мужской голос, чисто и спокойно выпевающий незатейливую мелодию. И вдруг, словно наткнувшись на незримый барьер, спотыкается.
В поддержку ему бросаются еще два голоса. Но мелодия уже рвется, разрушается. Создается впечатление, что исполняющие ее люди пьяны, пьяны страхом перед этой самой разлукой и сырой землей. Голоса нелепо корчатся от боли, разудало кривляются от страха, но боль и ужас не проходят, не отступают. Смолкают сами голоса... И без аплодисментов, без обмена репликами — следующая песня, следующая, следующая.
Композиция связана одной целью. Ей подчинены все компоненты: текст, музыка, образ исполнителей и образ целого. На нее работают все те множащиеся контрасты, о которых я писала, образы смерти и жизни, равнодушия и страдания, шока и страсти. Закрывает выступления "Наутилуса Помпилиуса" одна из ранних композиций "Гуд бай, Америка". Она не вписывается в программу, отчасти даже разрушает ее стройность (или выстроенность моей концепции), но услышать ее еще раз — настоящее наслаждение. Не суть даже важно, о чем в ней поется: о любви к этой странной, экзотической стране;о том, что никогда ее не увидим — а жаль; о том, что у нас есть теперь своя музыка и мы прощаемся с альма матер и юностью заодно, или о чем-то еще. Суть — финальное соло саксофона. В нем — гудок отплывающего от пристани прекрасного белого корабля (мы видели их в голливудском кино, наверное, они имеют мало общего с реальностью или же очень редки). В нем — отзвуки джазовых щемящих ностальгических 50-х: плоть от плоти и кровь от крови которых наша музыка. В нем — смятение и сладостная тоска человеческого прощания. В нем — судьба: "Но тот кто направляет мой корабль, уж поднял паруса". В нем — "комната с белым потолком с правом на надежду, комната с видом на огни, с верою в любовь".
Музыканты уходят так, как это полагается при исполнении "Прощальной симфонии" Гайдна. По-одному, оставляя на сцене замолкнувший инструмент. И только голос саксофона бьется вольно и красиво. Коды нет, звук внезапно обрывается, тает. Над ним не властны кандалы, цепи, клетки и дверные засовы, смерть и время. Что-то легкое и теплое рождает он в нас, и много-много дней мы слышим в себе его отзвук, эхо...
Аранжированные в стилистике новой волны, сами по себе мелодии несут отпечаток всех тех этапов, пройдя которые формировалась нынешняя рок-культура. Это русская ("Разлука") и классическая европейская ("Тот, кто нес"), традиции, латиноамериканские ритмы ("Вселяя надежду"), язык эстрады 60-х, когда разрыв ее с рок-культурой не достиг нынешней глубины, и стихия ресторанов.
"Наутилус Помпилиус" — группа удивительно профессиональная. Предельная искренность, которой притягивает нас В. Бутусов,— искренность, актера, создавшего столь прочную рамку формы, что внутри нее уже можно существовать вольготно и непринужденно. И это тоже парадокс — мы привыкли: если рок-музыкант — профессионал, он фальшив и мало кому нужен. Если же он искренен и нам интересен, то вопрос об исполнительском мастерстве выносится за скобки. Но и тут — тонкая грань между жизнью и смертью, творчеством и ремеслом, искусством и филармонической деятельностью. "Наутилус Помпилиус" все ближе к роковой черте. И все, кто их любит, не хотят дождаться телефонного звонка из будущего.
HTML-pedia
Все о ВЕБ-строительстве с самых азов. Как создать страничку...Mozilla Firefox