Умецкий улыбается
Яна Зубцова. Журнал «Мир звёзд» №1(3), январь 1991 г.
Сканы предоставил: Droopy. Обработка: naunaunau.narod.ru, 4 февраля 2011 г.
Бутусов и Умецкий, 80-е
Конечно, хотелось похлеще, пожестче, чтобы фэны рвали номер в клочья.
Скажем, так: "ЧЕЛОВЕК ИЗ ФЕНОМЕНА." Или "Я НЕ БУДУ С ТОБОЙ." Или что-нибудь про лодку"
разбившуюся о быт "звездной жизни." Уж слишком заманчивая для журналиста история
произошла с группой "НАУТИЛУС ПОМПИЛИУС". Но все это было бы возможно, если бы
бывший бас-гитарист и художественный руководитель "Hay" Дмитрий УМЕЦКИЙ сжимал
кулаки и проливал скупую мужскую слезу. А он сидит передо мной, пьет чай,
говорит и... улыбается. И я понимаю, что единственно правильным будет,
если я постараюсь объяснить, почему и как.
(В этих первых скобках я хочу предупредить вас: за то, что будет высказано во всех скобках последующих, Дмитрий Умецкий ответственности не несет.)
— Может прозвучать слегка высокомерно, но весь тот бешенный успех, который пал на "Наутилус" в 1988 году, был нами просчитан в Свердловске, за кульманами, с 9 до 18 с перерывом на обед. Пока наши коллеги застраивали микрорайоны, мы "застраивали" альбом "Разлука", руководствуясь примерно одними и теми же принципами: чтобы было удобно всем. Каждый человек, вне зависимости от его социального положения и степени развития интеллекта, должен был найти в "Разлуке" песни для себя и про себя. Эта задача кажется невыполнимой только на первый взгляд. На самом деле американцы, скажем, снимая кино, давно используют этот принцип, и получается такой эффект "слоеного пирога". Любой, добираясь до своего "слоя", съедает весь кусок и просит добавки. "Пробовать" наш альбом мы давали своим. Если они "проглатывали", то вариант оставался... Был еще один "фундаментальный принцип": минимум средств — максимум эффекта. С минимумом средств проблем не было, так как не было ничего: ни музыкального образования, ни сносной аппаратуры, ни студии, ни малейшего понятия о том, как двигаться на сцене. Со всем этим "минимум" предполагалось достичь "максимума". Следовательно, мелодия просто обязана была быть простой. С движениями мы расстались и застыли как нерукотворные памятники. По поводу костюмов разгорелась небольшая дискуссия. То, что единственный цвет, который мы можем себе позволить — черный, было ясно. Но Слава тяготел к такому полуметаллическому наряду "а-ля Цой", а мне казалось, что нужно нечто более трогательное, романтичное и расхристанное, напоминающее обмундирование белой армии в 19-м году. Когда я себе это сшил и слегка разодрал глухой ворот кителя, Вячеслав Бутусов сказал: "Я тоже такое хочу!" и — мы стали тем, чем стали — врангелевцами "на излете", перед отплытием из Крыма. Тексты?.. Кое-что писали сами, в основном тогда уже брали у Кормильцева. Все, естественно, не "вдруг". "Переезд", первый альбом, смешной, беспомощный, эпический, записали в клубе родного архитектурного, Саша Пантыкин из "Урфина Джюса" помог. Второй — "Невидимка" — на квартире одного приятеля. Но "Князь Тишины" и "Гуд бай, Америка" — это именно оттуда, из "Невидимки". Тогда уже стало более-менее ясно, куда грести. Это был... с ума сойти, 1985 год.
(Самый объективный хит-парад — обыкновенный летний двор большого города.
Мой сосед сверху гонял летом 88-го "Разлуку" три раза с утра (больше не
успевал, убегал на работу) и пять
раз вечером. В десять просыпалась дипломница из окна напротив и заводила
"Я хочу быть с тобой"... В первом подъезде предпочитали "Казанову", в
пятом — "Алена Делона". "Гуд бай, Америка" вышибала слезу из
подлысевших хиппи. "Отход на север!" — орали пэтэушники, срываясь
с занятий. " Отход на север!" — мурлыкал мой знакомый биофизик,
углубляясь в формулы. Апофеозом наутилусомании стала бабушка,
обыкновенная околоподъездная бабуля, от которой я услышала: "...можно
делать и отсутствие дела...". Так, значит, мы все добирались до своего
слоя в пироге, испеченном Славой и Димой? Но, с другой стороны,
разве это так уж плохо?.. И еще одна странная закономерность меня
занимает: Вознесенский, Макаревич, Умецкий и Бутусов заканчивали
именно архитектурные институты. Архитектурный — самый технический из
всех творческих вузов, самый творческий из технических, архитектурный,
куда шли, чтобы "друзьям на память города дарить", и где, в итоге,
обучались проектировать "коробки", архитектурный, видимо, твой бетонный
соцреализм был слишком тяжел, а атмосфера — слишком насыщена творчеством,
раз твои студенты, надышавшись ею, вырывались в музыку и стихи. Браво, архитектурный!)
— Институт мы закончили, и жизнь пошла совсем уж рутинная и тупая: утром все идут на работу, вечером идут домой, дома пьют, создают потомство, а утром идут на работу. Как будто ты пасешься на лугу, щиплешь травку, и этот луг и травка — смысл и цель твоего существования. Слава женился в 19 лет, я — первый раз в 20, и оба — по вполне объяснимым причинам. Наше отличие от окружающей среды заключалось в том, что от всепоглощающей тупости бытия мы сбегали не в пьянку или, скажем, не только в пьянку, а еще и в музыку. В институте нас за это считали несколько ненормальными и относились как испокон веков на Руси к юродивым. На службе всем, естественно, на нашу музыку было наплевать, нужно было чертить какие-то немыслимые проекты... В 86-м году, после записи "Разлуки", стало ясно: нельзя больше в музыку "убегать", надо делать ее профессией. Конечно, немного страшно. Слово "рок" по-прежнему считается нецензурным, у обоих уже детки, и им хочется кушать. Но деваться некуда. Я говорю Славе: "Давай писать заявления". "Давай", — говорит Слава и с ним случается депрессия. Он начинает терзаться: "Настоящий ли я музыкант? Хорошо ли я сочиняю музыку? Хорошо ли я пою"? Это довольно долго продолжается, я пишу заявление, увольняюсь... Он еще немного прорефлексировал и тоже уволился. Снаружи мы выглядели как друзья, закадычней некуда. А изнутри сложилась странная ситуация: Слава был таким шалуном-первоклассником, а я — строгим, но справедливым папой, желающим добра своему отпрыску. Отпрыск иногда обижался, но жизни без папы не мыслил. Папа иногда сердился, но отпрыска любил.
(Слава Бутусов, ах, Слава Бутусов! Нам тогда, в самом начале этого безобразия, которое продолжается до сих пор и называется почему-то перестройкой, так хотелось героя, а с ними было напряженно. Мы его, естественно, искали в роке. Но Б. Г. уже был мэтром, Шевчук митинговал, Цой играл сорванца, Кинчев казался слишком серьезным и ни капельки не лирическим. И тут появился ты!!! Такой неподвижный, скорбно-трагический, весь в черном (нам так осточертели герои в красном, черный — это было именно то!), в меру красивый, с сумасшедшинкой в глазах, не влюбиться в тебя было невозможно, и все влюбились, и все простили тебе слегка излишнюю сентиментальность и то, что твой надрыв иногда чуть больше, чем следовало, вылезал на поверхность. Было уже неважно, что "эталонному" герою полагается этот надрыв скрывать изо всех сил. Было важно, что хотя бы тогда девочки могли страдать по тебе, а не по откормленному Шатунову!)
Накануне разрыва
— Концерты — труд совершенно адский.
Даже позитивно настроенный, даже
рукоплещущий, даже орущий от восторга зал пожирает бешеное количество энергии.
Проехавшись с "Разлукой" и, наконец, оказавшись в Москве, мы это окончательно
поняли. Этот период вообще стал "периодом прозрений", по крайней мере,
для меня. Оказалось, во-первых, что Москва вовсе не такая жлобская и
зажравшаяся, как это виделось из Свердловска, где мы были уверены, что в
дорогой нашей столице нет ничего, кроме снобизма, колбасы и Красной площади.
Я увидел, что колбасы здесь не слишком много, зато много разных людей, среди
которых есть настоящие носители культуры. Во-вторых, я понял, что считая себя
причастными к этой культуре, мы на самом деле не имеем о ней ни малейшего
представления. Что мы дремучие, как медвежата. Но у нас есть шансы ко всему
этому приобщиться, потому что в настоящий момент рок-н-ролл находится в центре
внимания, и замечательные художники, интереснейшие режиссеры, вообще талантливые люди
всерьез заинтересованы рокерами. Боря Миньковский, главный художник Театра
кукол на Бауманской, например, стал придумывать нам костюмы, измыслил какие-то
феноменальные декорации, нас таскали на самые первые в Союзе постановки Мрожека
(а мы просто понятия не имели, кто он такой), на какие-то авангардистские выставки...
Ожидалась нормальная творческая жизнь, и было очень удивительно, что наша команда
почему-то при этом не визжит от восторга, а ворчит от того, что мы перестали
играть концерты... Приехали в Москву выжатые, как прошлогодние лимоны. Вез,
что было — десяток неплохих песен, энтузиазм, юная энергия, полный
непрофессионализм. Непрофессионализм остался, песни спели, энтузиазм
поубавился, энергия съедена на концертах. Значит, нужно уходить "на дно"
и учиться, и копить потенцию, это же ясно! Я говорю Славе: "Давай уйдем,
например, в "Рекорд" к Чернавскому, он берет нас стажерами и гарантирует
зарплату. Посидим, подумаем, как жить дальше". Слава говорит: "Ребята
отвыкли жить на зарплату, они на это не пойдут". FI говорю: "Пусть те,
кто согласятся, остаются в группе, те же, кто намерен катать "Разлуку" до
тухлых яиц из зала, пусть едут в Свердловск. "О'кей, — сказал Слава, — давай
так и сделаем". Но почему-то он сказал это только мне. Ребятам он почему-то
сказал совершенно другое. В итоге к Чернавскому ушел я один. Решил, что с
бас-гитаризмом покончено, стал музыкальным редактором, погрузился в теорию
шоу-бизнеса... Очень мне было интересно, откуда берутся звезды и куда они
потом исчезают... А Слава поехал с "Разлукой" по городам и весям.
(Тогда поползли шершавые слухи: Умецкий ушел от Бутусова. Фэны забеспокоились. В кабаках по-прежнему пели: "Я хочу быть с тобой", — под занавес, за четвертной. Никто толком ничего не знал. А всё оказалос так просто, классически, я бы сказала, все оказалось. В прессе это назвали "творческими разногласиями" — как всегда называют полярность жизненных установок, если речь идет о жизненных установках звезд. Потом хлынули обнадеживающе публикации: Бутусов вернулся к Умецкому, и теперь, будет нечто. Молчат, скрываются где-то на даче, что-то небывалое создают, клянутся на страницах периодики в "любви до гроба". О! Снимают в Питере фильм с заманчивым названием "Человек без имени!" Мы ждали, а на площадках, размножившихся после перестроечного ливня, стали петь про розы разных колеров и ночные рандеву. Подросли новые девочки, жаждущие сотворить себе кумиров, выбор кумиров оказался широк, все во всех влюбились, всем досталось по неиствующей толпе... Моя младшая сестра, отправляясь на тусовку в моих почти кирзовых сапогах где-то в феврале прошлого года, ехидно бросила: "А ты все ждешь, что всплывет "Наутилус"? Они там снова перегрызлись!". "Дура, — сказала я. — Много ты знаешь!". Но в апреле "Московский комсомолец" написал о подтвержденном факте полного разрыва Славы с Димой из-за творческих разногласий (!!!) и диктата над музыкой Диминой жены". Эта фраза была за ключена в кавычки, как цитата. Чья — неясно. Да мне было и не очень-то важно чья. Я почувствовала себя обманутой и мне стало очень обидно.)
Бутусов, Алена, Умецкий —
тогда они были вместе
— Однажды я выступил в институте на комсомольском собрании с предложением: всем пойти
сейчас в церковь и окреститься. После этого у многих возникли сомнения относительно
моего психического здоровья. Но в церковь — единственную действующую в
Свердловске — я все-таки пошел. Я тогда впервые, наверное, почувствовал, что
рок-н-ролл — все-таки больше игра, чем вера, покоя душе он все-таки не дает,
и было мне жить крайне неуютно. Смотрю — молодой парень, батюшка, стоит, службу отправляет,
старушки крестятся... Очень мне хотелось подойти к нему и
сказать: "Слушай, как мне жить дальше? Что-то все
как-то не так, паршиво ' как-то...". Вдруг вижу, у него
из-под рясы выглядывают кроссовки. Я еще немного постоял и ушел. Потом
написался текст, который так и не стал песней. Он назывался "Я хочу научиться любить",
но на самом деле он был о том, как я хотел научиться верить, изо всех сил
хотел — и не мог. Отец у меня был спелеологом и из-за травмы оказался
парализованным. У него, в отличие от родителей большинства сверстников,
было время со мной разговаривать не только об итогах
сессии. И я, еще учась на втором курсе, проштудировал всего Вергилия и Гомера.
Цель была — общаться с отцом на равных. Но, пока читал, я, половину не понимая,
интуитивно чувствовал, что это — ТО. А когда я впервые ушел из группы и начал
общаться с совершенно другими людьми, они мне дали не только и не столько,
наверное, идеи декораций и костюмов, сколько ту самую духовную основу, которую я
искал как больной везде и всюду, завидуя ребятам, для которых ею стал рок-н-ролл,
и втайне считая себя неким моральным уродом, поскольку мне его явно не хватало...
В общем, я все это говорю к тому, что когда Слава, прокатившись с "Разлукой", пришел,
он пришел потому, что не знал о чем петь дальше. А я как раз это знал: о взаимоотношениях
человека и Бога. О том, как человек, которого не учили верить, вольно и невольно, осознано
и подсознательно на протяжении всей жизни ищет у Бога защиты и помощи.
(Ну да, ну да: нас не учили верить и выучили в конце концов не верить — ни в черта, ни в Бога, ни в человека. Материалисты из нас не получились. Получились странные такие особи, которые, доплутав-таки до Всевышнего, принимают веру, как таблетку аспирина и ждут, чтобы жар немедленно спал. А червь сомненья, прижившийся в наших душах, продолжает свое дело. И так живем — проживаем жизнь.)
— Мы взяли пачку кормильцевских текстов, растасовали их, как тасуют карты, и выпало: было мальчику пять лет, он стоял в углу и "молился кому-то, кто мог прекратить бесконечную пытку взросленья". Потом ему стало десять, пятнадцать, в двадцать он пугается: "Неужели я такой же, как все эти люди?" — в двадцать пять, отчаявшись изменить людей, решает изменить этот мир любой ценой, во что бы то ни стало, в тридцать... в сорок... И все время он молится кому-то, кто может прекратить.бесконечную пытку... И все время не может понять: кому он молится, кому надо молиться?.. Нормальный был такой мальчик, мы все были такими мальчиками. Недостающие тексты дописали сами. Сидели на даче под Москвой, как сычи, и работали. Мы со Славой делали музыку, Алена Аникина (жена Д.Умецкого — Я.З.) писала сценарий фильма "Человек без имени". С самого начала было ясно: надо идти в кино, рок-н-ролл не выживет без синтеза искусств. Кино — само по себе синтез. От грамотного "скрещивания" может получиться нечто вроде пинкфлойдовской "Стены" Алана Паркера. По сценариюю герой в утробе матери знал все, что с ним случится через несколько месяцев, предвидел ту самую "бесконечную пытку", когда начнутся поиски гармонии, смысла и сути. Гармонию он запомнит из своего утробного бытия. Но, родившись, все, что с ним будет, забудет, заплачет от ужаса произошедшего и предстоящего и начнет жить. Вот такой был сценарий. Виктор Титов, режиссер "Ленфильма", им заинтересовался, картина была запущена, мы перебрались в Питер. Через полгода всякого и разного, когда фонограмма "Человека без имени" была готова, Алена этот сценарий забраковала, и мы вернулись в Москву. Как, говоришь, обычно пишут? "Из-за творческих зногласий?" Ну вот...
(Умейкий улыбается. Я напоминаю: после той публикации в "МК", где сообщалось о том, что Дима "рвет на себе волосы" и доказывает, что "название "Наутилус Помпилиус" может принадлежать только группе с его участием", последовала публикация в "Комсомольской правде", в которой Слава Бутусов заявил, что ничего подобного он не говорил, все это — ложь, "глупость и грубость". Умецкий там же сказал: "Я не хочу выносить эту эпопею на страницы прессы", и уточнил, что не из-за себя "не хочет", а из-за Славы. Таким образом, посредством "Комсомолки", основатели " Наутилуса" договорились, что зимой 1990 года у них случились очередные " творческие разногласия", и поэтому они разошлись навсегда. Но мы уже выяснили: " творческие разногласия" — суть "не сошлись характерами и жизненными целями". Я не знаю жизненных целей Вячеслава Бутусова. Говорят, он опять гастролирует. Название программы до боли напоминает— название несозданного фильма — "Последний человек на Земле". А Умецкий, черт возьми, улыбается.)
— Я наконец-то стал работать над собственным проектом, окончательно поняв, что хочу, буду и должен писать музыку. Я знаю, о чем будет моя музыка: о том, что вокруг нас живут люди, и эти люди живые. Количество наших плохих дел рано или поздно переходит в качество, и этим качеством является творческая импотенция. Поэтому единственный выход — попробовать быть хорошим. Одна из новых песен, написанных совсем недавно,так и называется — "Попробуй быть хорошим". Хватит сжимать кулаки. Улыбнись, в конце концов! Нормальному человеку злость противопоказана. Если тебе не повезло, и ты не родился окончательным мерзавцем, то злость для тебя беспощадна... Вот такие я сделал "открытия". Не то чтобы я раньше об этом не догадывался — просто я сейчас понял, что это необходимо, что иначе нельзя, иначе не выжить. Поскольку мне кажется, что выжить сейчас важно всем, я хочу спеть об этом всем. С людьми, которые, кажется, становятся единомышленниками и друзьями, мы снимаем клипы новых песен. С наутилусовской скорбью величиной с Вселенную покончено, равно как и с "любовью ко всему человечеству". Кто-то из великих заметил, что любить все человечество гораздо проще, чем своего соседа по лестничной клетке. Как и все великие, он оказался прав. В общем, создаю свой новый мир — на обломках "Наутилуса".
(И последние скобки. Ну-ка, фэны 1988 года, напрягите память: "Я испытывал время собой — время стерлось и стало другим" — "Это мир, в котором невозможно без драки..." — "иди, иди, я успею, я буду прощаться с огнем. Как жаль, что я не умею не думать, не плакать о нем" — "и горе мне, если пал я в безмолвии" — "мы теряем себя, мы находим себя навсегда...". Тот альбом назывался "Разлука", видимо, не случайно. Видимо, просто так, безвозмездно, что ли, нельзя спеть по-настоящему ни о чем. А "Наутилус" пел тогда по-настоящему.)
