Затворник Наутилуса
Ильдар Абузяров, фото: Юрий Молодковец. Журнал «Сноб» №10 (63), октябрь 2013 г..
Обработка: naunaunau.narod.ru, ноябрь 2013 г.
Вячеслав Бутусов больше года не давал интервью. Решил поставить эксперимент, взять паузу. Зарок он нарушил только перед своим юбилейным концертом и рассказал «Снобу» об авторитетах, молодости, архитектуре и, конечно, музыке
Таким видит себя Вячеслав Бутусов
На разных этапах я представлял себе Вячеслава Бутусова по-разному. Сначала он мне казался РОКовым мужчиной, героем-романтиком с крыльями, которые он сам себе пери-одически подрезает острой бритвой. Потом я стал его воспринимать мизантропом, может быть, даже социопатом, заявляющим, что он ощущает себя то стариком, то мертвецом. Взгляд сосредоточен внутри себя. Глубокие темные глаза человека не от мира сего. Но при личном общении Вячеслав не замкнут, не насуплен, он вовсе не страдает косноязычием, а производит впечатление весьма общительного, весело-компанейского и внимательного к собеседнику человека. Он легко может расположить слушателя и заворожить своими суждениями. Весь разговор меня не покидало ощущение, что передо мной не «менторствующий старик», а человек с душой ребенка, с непосредственным восторгом открывающий для себя и нас этот удивительный мир.
С. Ваш протест против советской власти и борьба с ней — это были в большей мере юношеский максимализм и экзальтация или органическое неприятие режима, отдельных людей?
Мы в молодости предавали все глумлению с большой легкостью. Мы с самоуверенностью думали, что наше прошлое, все, что связано с совком, — все нафталин и тоска зеленая. Это такой обман зрения, когда тебя на карусели кружат, тебя тошнит, а ты орешь: «А-а-а, здорово, классно!» И пока эти тошнота и головокружение не пройдут, пока интоксикация не отпустит, ты не сможешь трезво смотреть на жизнь. Так же и молодость можно сравнить с каруселью или американскими горками. Если вы увидите, как человек едет с горы на лыжах и вдруг на большой скорости начинает заваливаться и падать, у вас глаза непроизвольно зажмурятся. Так же и я — будто с горы мчался сломя голову.
Принципиально нам не нравился этот советский строй. Все, что с ним было связано, мы воспринимали карикатурно и гротескно. А что такое гротеск? Гротеск — это инквизиция сознания. Это когда на человека так воздействуют силовые структуры, что сознание непроизвольно начинает порождать всех этих капричос, уродцев, которые преследовали Гойю.
Сейчас я все процессы, происходившие тогда на излете советской власти, воспринимаю
по-другому. И раз уж мы затронули тему давления на человеческое сознание, то здесь
я должен сказать, что от нашего состояния подготовленности во многом зависит, поддаемся
мы этому давлению или нет. Есть мячик сдутый, а есть накачанный. Хорошо надутый мячик
все отражает и все от себя отфутболивает либо сам отскакивает. А плохо надутый — ткнешь
в него пальцем с одной стороны, и сразу вся поверхность преломляется. Да еще с
другой что-то непотребное вылезет.
С. Вячеслав, вы аскет? Вам не интересно, что о вас думают другие?
У меня природа такая. Мне близок аскетический, замкнутый образ жизни. Но в то же время я понимаю, что есть люди с высоким коэффициентом жизнеспособности. Они по-другому живут, по-другому питаются атмосферой общения. Но меня это не угнетает, я спокойно себя ощущаю изгоем. Изучая исторический и культурный опыт, я понял, что любое общество делится на воинов, на волхвов или жрецов, на производителей (ремесленников, землепашцев, торговцев). Я отношусь к затворникам. Не созерцателям. Созерцание — это удел буддийских монахов. Мне ближе сопереживание на душевном уровне. Хотя я, конечно, как человек замкнутый люблю созерцать. Это дополнительный бонус для того, кто может долгое время находиться без общения в келье, в затворе. Когда-то я даже был на госслужбе — после института пошел работать на «Уралгипротранс». В научно-исследовательский институт, который занимался проектированием транспортных узлов, в том числе метро.
Мы сидели в аудитории, и бригадир Марина все время одергивала: «Бутусов, прекрати смотреть в окно!» А я просто сидел и смотрел, как люди идут по улице, как стоят на остановке. А когда мы с детьми сидим на берегу моря и смотрим в воду, я вдруг замечаю, что через десять минут начинаю видеть не только дно и то, что там растет. Я начинаю видеть микроскопические частицы какие-то. Если сосредоточиться на чем-то, начинаешь видеть такие мельчайшие подробности. И понимаешь, что это принцип кода Вселенной: когда все заключено во всем. В мельчайшей частице заложена вся информация, в которой можно увидеть все, что есть на этой планете. Такой вот модуль множественности. И мы на подсознательном уровне это чувствуем.
С. А вы на подсознательном уровне ощущаете себя счастливым? Отдаете ли вы себе отчет, что вам сильно повезло в жизни?
Да, я иногда вдруг понимаю, что я счастливый человек. Я многое видел. Я видел пальмы, синее море, птиц, которые везде летают. Это все во мне остается, никуда не девается. Для этого нам и нужна информация, чтобы весь этот мир в нас отражался и оставался. Мир имеет фантастический образ за счет нашего к нему внимания и отношения.
Человеческое внимание — сегодня самое ценное, что есть в нашем мире. Потому что человеческое внимание делает чудеса со всем, чего касается: с предметами, людьми, животными. Все, что затрагивает человеческое внимание, преображается. Все остальное, как говорит один мой музыкант, ботва. Деньги, слава, власть — все это просто ботва.
С. Вы часто прибегаете к образам живописи. Правильно ли я вас воспринимаю как атмосферного художника?
Изобразительное искусство — моя стихия. И больше всего — тут вы точно нащупали — мне нравятся импрессионисты. С раннего возраста их как-то полюбил. Меня родители, принудительно отдав в художественную школу имени Сурикова, приобщили к художественной среде. И я за это им очень благодарен сейчас. Я с детства почувствовал, насколько это увлекательная вещь, когда ребенок посредством своего воображения может попасть в совершенно иной мир. Как будто человек проходит сквозь стену, голова в одном пространстве, а туловище еще в другом.
С. Признаете ли вы авторитеты? Существуют ли они для вас?
Да, конечно. Для меня всегда существовали авторитеты и идеалы. Но они по-разному могли восприниматься в силу интересов того или иного жизненного этапа. Взять меня в седьмом классе — я был просто зациклен на музыке. Мы тогда слушали Creedence, The Beatles. Первое, что доходило до нас, это эстетика вокально-инструментальных ансамблей. И только постепенно этот круг стал расширяться. Я так понимаю: когда человек чем-то увлекается и на этом сосредоточивается, он начинает видеть больше деталей. Чем больше деталей он видит, тем больше для него это пространство расширяется и получает объем, и человек в результате уходит вглубь своего увлечения. Может даже утонуть в нем.
Когда я впервые услышал Led Zeppelin, я почувствовал, что есть нечто такое, что может захватить мой дух. Я почувствовал, что во мне что-то всклокотало. Я начал изучать этот феномен. Мне, с одной стороны, стало страшно, а с другой — очень хорошо. Неописуемое чувство.
С. Скажите, кого из своих друзей-музыкантов вы бы выделили? Если боитесь кого-то обидеть, можете не отвечать.
Я не боюсь обидеть. У меня есть определенного рода откровения, которые меня убедили, что человека обидеть невозможно. Обижается человек сам, если он чувствует за собой угрызения совести и прегрешения. Зависит от степени его готовности к тому, чтобы быть обиженным. Если человек крепок, его ничем нельзя обидеть. Та или иная характеристика, наоборот, будет только работать на него и делать его более объемным. Луна без тени и обратной стороны выглядит плоским диском, но она не плоская. Так и человек обязательно должен обладать объемом. Когда ты обретаешь силу духа, это все работает исключительно для пользы дела. Серафим Саровский говорил: «Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи».
Меня поразила теория, по которой, если ты создаешь вокруг себя определенное светлое пространство, нарабатываешь его, блюдешь его, оно в какой-то критический момент само себя начинает поддерживать и распространять вокруг. И чем больше радиус действия этой безопасной зоны, тем ты себя светлее и спокойнее чувствуешь. Это как в фильме «Пятый элемент», когда они начинают стрелять в пятно, а оно все увеличивается и увеличивается, поглощая все. А тут все в обратном смысле. Меня эта мысль захватила и спасла в свое время. У меня был период, когда я ходил и возмущался, как можно бороться с унынием, когда человека засосало по ноздри в болото, а ему говорят: выходи, иди к нам. А как это физически сделать? Когда ты пальцем пошевелить не можешь. Поэтому меня ужасно все раздражало, пока в меня не начали постепенно проникать вещи, которые расчищают грязь. Только тогда я начал оживать. Для меня это очень важная вещь, которую я усвоил для себя эмпирическим путем. Я про нее не в книгах прочитал, я это прочувствовал на собственной шкуре.
Большого художника можно узнать, если он сотворил свой универсальный мир, свою вселенную. Вот для меня в русской рок-музыке свою вселенную создали Цой и Борис Гребенщиков.
Борис Гребенщиков — хороший пример, который я часто привожу. Я, как и двадцать пять лет тому назад, воспринимаю его творчество объемно. Как целый мир, который невозможно разобрать на части и что-то из него вычленить. Это как солнце, громко говоря. Ты можешь воспринять тепло, можешь воспринять цвет, форму, можешь от него питаться. Но не надо туда лезть с лопатой, вытаскивать оттуда куски про запас.
Я воспринимаю творчество Гребенщикова в целом. Мне не важны детали. Мне плевать, актуальны его тексты на сегодняшний безликий день или нет. Если я в целостности это воспринимаю, значит, это хорошо. А все занозы и кости из рыбы — я все это выну.
С. Вы часто говорите о себе как об архитекторе. Я понимаю всю важность этой основы для вас. Но при этом вы отрицаете правильность пути, по которому пошла цивилизация:
Я абсолютно уверен, что, когда мы стали строить гиперинфраструктуры в полисах, мы совершили большую ошибку. Изучая историю архитектуры в институте, я уже тогда пришел к выводу, что человечество пошло неправильным путем. Ведь цивилизация могла развиваться по-разному. Когда инженеры Римской империи изобрели водопровод и канализацию, человечество начало двигаться не в том направлении. Как градостроитель могу сказать, что во времена развития конструктивизма уже было понятно, что мы сами себе наступаем на голову. Мы готовы гнездиться на головах друг у друга в коммунальных домах и квартирах, чтобы проедать друг другу плеши, когда кругом такие необъятные, бескрайние пространства. Один бассейн Амазонки, если посмотреть на него с высоты птичьего полета, выглядит, как зеленые кружева.
С. Но вы даже свой концерт на пятидесятилетие организовали через образ строящегося дома:
Архитектура — универсальная наука. Мне из архитекторов ближе всех по духу Гауди.
Пытаясь изучить природу его таланта или его гениальности, я узнал, что он все взял из
природы. Не говоря уже об определенных особенностях его человеческой сути. Он был
странный человек. Странные люди уже своей странностью привлекают внимание. А когда
они при этом делают такие грандиозные вещи:
Я не знаю, каким образом человек может заставить все работать на его идею. Это очень трудно. Целые правительства огромных государств с миллионами госслужащих пытаются к одному знаменателю привести сумму действий, у них зачастую ничего не получается. И тут вдруг один человек собирает все самое необходимое, чтобы возвести храм Саграда Фамилия. А как он это может сделать в одиночку? Ведь он же спит иногда, и тогда все может разрушиться. Как он может все это держать в голове?
Вот говорят, что Гауди погиб странной смертью. Конечно, странной. Какой человек, такая и смерть. Но весь фокус в том, что сам Гауди просто не заметил этой смерти.
Призванные люди — они не от мира сего. Это большая ответственность — быть не от мира сего. Здесь мы имеем дело с каноническими вещами.
Гауди — он будто не земного происхождения, не обыденный человек. Я вспоминаю, как смерть Гауди описана во всяких книгах. Мол, человек погиб по своей рассеянности. А он был в трансе. Он был в творческом экстазе и так же ушел, не замечая ничего вокруг, кроме своих мыслей.
Вообще соборы — это отдельная вещь. Я считаю, что это одни из первых элементов, с которых начинается местоположение городов. Любая культура, в том числе культура городов, зачинается с того, что приходят сильные люди и устанавливают символ культовой принадлежности. И от этого уже развивается вся инфраструктура. Так что все города развивались от соборов.
Чем грандиозен собор Саграда Фамилия прежде всего? Тем, что это бесконечный проект. Гауди придумал такую штуку, которую можно достраивать, что-то добавлять, долеп-ливать, бесконечно совершенствовать. Чем, собственно, сейчас и заняты строители.
С. Если бы помимо Пушкина вам предложили выбрать другой город для жизни, какой бы вы выбрали?
Тут очень важен дух сохранности. Чем меньше город разрушался, поддавался насилию и переделке, тем он более безопасен и тем чувствуешь себя комфортнее. У меня будто душа отдыхала в Оксфорде. Чувствуется, словно это место бережет Господь.
Есть много мест, много городов восстановленных, в том числе есть древние, которые подвергались сильному военному воздействию. Например, Лондон немцы разбомбили. А Оксфорд не тронули. И, попадая туда, чувствуешь себя как в сказке. Когда идешь в Оксфорде от дома к дому, от колледжа к колледжу, понимая, что есть дома, построенные тысячу лет назад, и так постепенно, век от века, они отражают естественный процесс развития, испытываешь невероятные ощущения. К этому хочется приникнуть.
Когда чувствуешь энергетику, не разрушенную, не больную, без всего этого уродства, без протезов этих — это фантастическое ощущение! Очень здорово, когда все происходит во времени и в развитии. Когда видишь панораму того, как все развивается. Я там просто почувствовал себя ребенком. Такие же ощущения заповедности были у меня еще в Суздале.
С. Вячеслав, как я понимаю, вы старались прийти к какой-то целостности в творчестве, ставили высокую планку и неслучайно сотрудничали с лучшими поэтами. Но меня всегда интересовал вопрос: как вам работалось с Ильей Кормильцевым? Например, Илья говорил, что именно он хотел бы услышать, и Бутусов четко и неукоснительно выполнял заказ или вы все-таки свободно интерпретировали его пожелания?
Илья был как ледокол. Он меня разгонял. Пока я сочинял музыку или наигрывал какую-то мелодию, Илья за это время приносил целую папку стихов, из которых я выбирал то, что может подойти. Не все тексты по ритму, размеру, ударению могут лечь на музыку. Единичные случаи — когда текст сразу попадал в темп. Я, например, листаю, листаю подборку и — бац — вижу идеальное совпадение. Так было со стихотворением «Крылья». Оно во мне сразу прозвучало. Я сразу почувствовал размер (шесть восьмых). Мне осталось только сесть и чуть-чуть подогнать музыку и стихи друг к дружке.
Илья был очень талантливым поэтом, и стихи из него порой просто перли. Он мог посмотреть программу «Время» по телевизору и на каждую новость написать новый текст. Я просто не поспевал физически за ним. У нас были эксперименты, когда мы садились на кухне и пытались концептуальный текст написать. Но, как правило, у нас получалась всякая белиберда. Песня «Титаник», кстати, изначально тоже была такой колбасой, которую нам пришлось обрезать. Как ни было печально, но пришлось это сделать. Илья воспитывался на таких вещах, как баллады Дэвида Боуи и Боба Дилана, у которых вообще по семнадцать куплетов в песне. У Ильи была мечта написать большую балладу, которую мы бы исполнили. И он их много писал. Замечательные стихи, замечательные тексты, которые до сих пор сохранились и хранятся у меня. «Паркет», «Мой друг», «Когти» — это вещи поистине дилановского масштаба.
Я по-прежнему чувствую значимость Ильи — он сам и все, что он привнес, как было во мне, так и живо до сих пор. Хотя любая смерть, будь то смерть Кормильцева или Алеши Балабанова, конечно, большая утрата и тяжелое испытание. Особенно в том смысле, что, когда человек уходит, начинаешь понимать, что нельзя было так поступать. Нельзя было участвовать в этом дьявольском заговоре разрушения основы человеческой.
Как архитектор могу сказать, что любое здание, если в нем живет человек, разрушится намного позже, чем если бы из него всех выселить. То же самое происходит и с людьми. Без человеческой любви, без человеческого присутствия люди рассыплются гораздо быстрее. Это очень тонкие материи. Человек — душа жилища.
С. А у вас есть любимый этап вашего творчества? Что из своего вы цените больше всего?
Я могу сказать: да, есть то, что я выделяю. Для меня оно значимо, потому что создавалось в период преодоления. Было такое время, когда мы «Наутилус» распустили. Можно сказать, что это было деспотическое решение. Я просто пришел и сказал: делайте что хотите, но я ухожу, я в этой структуре существовать больше не могу. И вот когда творческий союз распался, исчез, у меня был очень тяжелый период. Во-первых, я ощутил такую вседозволенность — что я теперь могу делать все что угодно! С другой стороны, надо было как-то себя преодолевать и проявлять, чтобы зажили травмы распада. И нужно было двигаться в новом направлении.
Я подумал, что нужно делать новый альбом, — и сделал. Я полностью отдавал себе отчет, что он наивный, потому что писал его в традициях Маршака, Чуковского, английских детских поэтов. Я нашел много всего интересного и всю дрянь, произошедшую со мной, начал перерабатывать в этой плоскости. Немного детской. Но мне не было страшно и не казалось, что это выглядит по-идиотски, что взрослый мужчина, который ассоциируется с другими вещами, вдруг напишет детский альбом. Более того, я сам все сочинил, сам сыграл. И там пели все наши дети. Даже те, которые еще не родились, а были в утробе на тот момент. В этом альбоме заложена энергетика семейного модуля. Я его очень люблю, этот альбом. Для меня он один из тех, которые близки к безупречности и из-за которого я не буду комплексовать никогда.
У меня есть отдельные песни, которые я считаю своим достижением. Я очень люблю, например, «Зверя», «Берег», «Мою звезду». Потому что мне близок масштаб трагедии и драматизма, который в них заложен. При этом я склонен похулиганить, что мои близкие не очень одобряют. Мол, чего ты дурачишься, тебе очень не идет, когда ты поешь про триллипутов. А во мне это еще с институтских времен. Я всегда любил браваду всякую бесшабашную и ничего с этим поделать не могу.
С. А «Гудбай, Америка» вы своим достижением не считаете? Именно начиная с этой песни вам стали пророчить большое будущее и именно в связи с ней говорили, что вы теперь вписаны в историю русской музыки.
«Гудбай, Америка» была таким экспромтом, который я сделал бессознательно. А сейчас я называю вещи, которые делал осознанно, с болью души или каким-то прозрением.
С. На мой взгляд, ваш альбом «Незаконнорожденный» на стихи не самого известного, но великого современного поэта Виктора Коваля — одна из лучших ваших работ.
Но для меня это не было творчеством, потому что там я был привлечен в основном как исполнитель. Только к одной песне я написал текст. Гитарист группы «Кино» Георгий Каспарян с музыкальной точки зрения этот проект вел. Он меня пригласил туда, после чего и началось наше сотрудничество. И это Георгий предложил создать новую группу. А у меня была тогда жесткая позиция, что я больше в эти концертные игры не играю. Мне не нужна никакая группа, потому что все это неправильно. Я для этого не создан и к этому не предрасположен. Но Георгий убедил меня, что надо создать коллектив, что нечего сидеть по норам. Так появилась группа «Ю-Питер».
А у меня была такая идея, что нужно объединяться на время — под конкретные проекты, как тот, который мы делали тогда вместе с Каспаряном и Ковалем. Тогда много чего происходит. Вот я с Виктором познакомился. Он замечательный человек и прекрасный поэт. Более того, он еще и замечательно рисует.
С. Странно, но этот альбом попал в полосу забвения. Чем объяснить, что некоторые не самые удачные вещи становятся популярными, а некоторые не пользуются интересом слушателей?
Я над этим часто думаю и порой нахожу массу объяснений, а порой не нахожу вовсе. Сейчас я могу объяснить это так. Почему во всех супермаркетах тонны бананов продаются, а корня мандрагоры днем с огнем не сыщешь. Мы привыкли употреблять только то, что не надо себе готовить. То, что легко поддается усвоению. Снял кожуру и проглотил. Вот сейчас меня фотографируют, и я вдруг подумал: «Почему после вспышки на миг становится темно?» Может, и хорошая музыка, и хорошие стихи — они как вспышка, после которой в сознании большинства людей наступает некоторое помутнение и они не готовы воспринять яркий свет откровений. После умопомрачений надо еще прийти в себя, очухаться, понять, сориентироваться в пространстве.
С. Какие качества больше всего цените в человеке?
Мне кажется самым полезным качеством в человеке коэффициент его жизнеспособности. Потому что этот запас в человеке большой. Если он как-то сохраняется и воспроизводится в тебе, все будет в порядке и ты переживешь и преодолеешь все трудности. Не умрешь, не превратишься в зомби. А когда человек все время себя чморит, то ему трудно выжить и выдержать. И тогда начинаешь не взбираться упрямо в гору, а катиться назад в пропасть, пока не погибаешь. Прежде всего это явление духовного порядка, духовный слом человека: как тело ты функционируешь, а твоя душа, твоя воля мертвы. Хуже всего когда этого даже не осознаешь. Поэтому нежити — это страшное явление, очень страшное. Там очень сложная дифференциация. Живой и мертвый — это одна система антонимов. Ну, жил человек и умер. А живой и неживой — совсем другая. Вот мы иногда выходим на улицу и вдруг ощущаем себя или кого-то вокруг инопланетянами.
С. А что такое для вас любовь?
Для меня любовь — это тот воздух, которым нас наделил Всевышний. Если этот воздух
испорчен, у нас изменяется восприятие. Вдруг становится трудно дышать, начинает щипать
глаза. Меняется духовно-слизистая оболочка до полного омертвения, атрофирования
рецепторов восприятия. Мы становимся бесчувственными. А что такое бесчувственность?
Это и есть тупость. Тупость — это не безмозглость или слабоумие. Это бесчувственность,
когда человек перестает чувствовать красивое-некрасивое, горячее-холодное, хорошее-плохое.
Это безразличие. Человек становится предметом, который нужно оживлять.
Что такое духовная смерть? Мы довольно часто воспринимаем это состояние. Святые отцы вкладывают в это понятие глубокий сакральный смысл, но для меня на бытовом уровне это бесчувственность. Из которой начинаешь вдруг оживать. А потом человек оказывается на пороге открытия огромного. Его распирают предчувствия и новые ощущения, но он не знает, как это выразить, и тогда просто начинает все заливать вокруг себя, устраивает потоп. Он просто всех заливает этим. Это нужно уметь — распределить, а когда поток направлен в одну сторону, он начинает топить местность. Тут я сторонник такой базы, как семья. Потому что семья — это такой Ноев ковчег.
Мне недавно привиделась картина из будущего. Будто во Вселенной парят островки наподобие летающих лодок Миядзаки. И на этих островках живут семьи. Мне кажется, семья — это такой модуль, в котором заложено все, что нужно. Если гипотетически произойдет страшная катастрофа, но останется в живых одна семья, человечество после этого обязательно возродится и выживет. Тут важен сакральный момент, потому что любовь есть предсказание вечной жизни. У одного французского философа написано: если один человек другому говорит «я тебя люблю», это значит, он ему пророчит вечную жизнь. Любовь — это вечное понятие. Оно настолько сильное и безграничное, что мы порой плохо представляем себе его силу.
Я думаю, когда человечество наконец соединится во взаимной любви, тогда и произойдет момент райского вознесения. Если бы это случилось, все мы уже с легким сердцем и очищенным сознанием витали бы в облаках. Потому что мы ведь даны друг другу именно для того, чтобы чем-то поделиться. И когда мы сможем объединить заложенные в нас божьи частицы или искры любви, когда все эти частицы вновь соединятся, условно говоря, в какой-то шар, в одно целое, тогда произойдет духовный взрыв. Мы все вознесемся.
