Бутусов: «Когда говорят, что виновата ЧК или ГБ, это человеческая слабость»
Беседовал Владислав Корнейчук. «Политический журнал» №41 (92), 2005 г..
Обработка: naunaunau.narod.ru, август 2013 г.
Известный музыкант, поэт и композитор Вячеслав Бутусов был одним из тех, кого заместитель руководителя администрации президента РФ Владислав Сурков приглашал на памятную конфиденциальную встречу, в которой участвовали многие (Борис Гребенщиков, Земфира, Шнур), но отнюдь не все «заслуженные рокеры» нашей страны. Не получивший приглашения в Кремль Юрий Шевчук сказал: «Не знаю, о чем был разговор. Все же молчат. Может, их там пытали? Может, наливали или деньги раздавали?..» Потом, правда, многие участники встречи «раскололись»: об использовании рок-кумиров в политических целях во время аудиенции не говорилось, а про выделенный «кусок» (по словам БГ) эфира стало ясно с тех пор, как на одном из федеральных телеканалов стала выходить программа «ПроСВЕТ».
Преодолев соблазн спрашивать Вячеслава Бутусова о его визите в коридоры власти, корреспондент «ПЖ» не стал. Дело уже прошлое. А вот как Бутусов относится к делам нынешних дней?
— Слава, автор многих текстов «Наутилуса Помпилиуса» Илья Кормильцев как-то сказал, что к распаду этой отечественной супергруппы причастны спецслужбы, которые проводили работу по изучению возможности контроля над молодежным электоратом через рок-музыку...
— Для меня это в общем-то неожиданный сценарий развития событий. Но в тот же момент — банальный. Неожиданный в том смысле, что сейчас уже бессмысленно обсуждать причины распада. А если уж это делать, то тогда надо посмотреть на проблему серьезно. Не то чтобы, конечно, взять и провести научные исследования, изучить под микроскопом... Просто необходимо поставить все точки над "i". По-человечески. Искренне и откровенно. Что касается КГБ, ФСБ и всего прочего, это, конечно, малодушные отговорки...
— Кормильцева?
— Всех. Когда люди говорят, что виновата ГБ или ЧК, это всего лишь человеческая слабость. Депутатский рефлекс. Говорить что-то надо, а говорить нечего...
— А вы считаете, что распад группы «Наутилус Помпилиус» — процесс естественный...
— Конечно, все в мире тленно. Особенно такие вещи, как коллективное проявление доверчивости, коллективное творчество, псевдотворчество...
— Псевдотворчество?
— Все-таки творчество — это интимный процесс, а коллективность нужна на другом уровне. Как движитель какой-то.
— Не было холодка году в 87-м? Перестройка перестройкой, а все-таки люди, помня, что может быть за «антисоветчину», тогда еще побаивались.
— В наших песнях было нечто не то чтобы антисоветское, но нигилистическое: нигилизм — естественное проявление возраста. Дерзость — нормальная на тот момент реакция, потому что все поводья были отпущены.
— Приятнее в России по сравнению с, допустим, тем же 87-м годом жить?
— Приятнее. Потому что жизнь идет своим чередом. И всегда приятно ощущать, что ты все ближе к тому моменту, когда все будет очень хорошо...
— Вы имеете в виду завершение жизни?
— Нет! Жизнь бесконечна. Я имею в виду светлые времена, которые все ближе и ближе. Чем больше терпения мы испытываем, тем более приятно это ощущать.
— Туманно выражаетесь. А как же быть с ростом преступности, безработицы и прочих, скажем так, неприглядностей?
— А он, этот рост, как был за всю историю человечества так никуда и не девался.
— Вид нищего на улице заставляет дрогнуть ваше сердце?
— Я, если могу чем-то помочь, считаю своим долгом помочь. Хотя иногда, честно говоря, не знаю, чем.
— За последние года два вам где больше всего понравилось выступать?
— Мне очень понравилось в Риге, где мы недавно были. Приятно удивил город Казань. Латвию якобы политически будоражит, но на самом деле тамошний менталитет не позволяет людям в их поведении зашкаливать за определенную — невысокую — степень дури. Я имею в виду не темперамент, а социальную дурь, когда люди могут позволить себе жечь, убивать и тому подобное. У них в этом смысле очень крепкие предохранители. В Латвии такое ощущение спокойствия, что, когда долго там находишься, начинает тошнить от него даже, скучно становится: никакие потрясения тебя не будоражат, никакое информационное бремя не давит...
— Эсэсовцам латышским к пенсии прибавили. Разве не потрясение?
— А я в такие вещи не вникаю, меня бородавки эти все общественные не интересуют. Я говорю в целом. Я как бывший градостроитель привык идти от целого к частному. У меня к этим странам в общем-то нет никаких претензий. Они как жили себе тихо, так и живут тихо. И страдают тихо. Есть люди, которые, даже находясь в состоянии равновесия, демонстрируют всем свои неприятные ощущения. А есть люди, которые и в состоянии крайне мучительном нисколько не позволяют себе демонстрировать это в обществе. Это зависит от воспитания и самодисциплины.
— Вы относитесь к тем, кто не демонстрирует свои переживания?
— Тут нет только черного и белого. Много оттенков всяких...
— Активно гастролирующие музыканты говорят, что сейчас во многих городах, даже в тех, где нельзя, кажется, было бы такого ожидать, стоит хороший «аппарат», условия «райдера» (требования музыкантов к аппаратуре, проживанию, питанию и т.п. — Ред.) организаторами четко выполняются...
— Да, действительно! Иногда в таких неожиданных местах находишь такой «культурный аппарат», говоря нашим командировочным языком, что просто диву даешься.
— Вы много ездите по стране, а, интересно, где у нас в провинции богатые люди живут?
— У меня все так перепуталось, что я могу только какие-то крупные города вспомнить... У нас, знаете, бывает такой специфический режим во время гастролей, когда, словно коробку скоростей, переключаешь что-то в самом себе: приехал, на жесткий режим перешел, погрузился в атмосферу места, в котором оказался. Названия городов потом, правда, вспомнить сложно. У меня все так перемешалось... Но вот, припоминаю, на Севере, к примеру, место. В моем представлении совершенно безнадежное. Там даже никто постоянно не живет: место, где жизни нет, где вахтенным способом осуществляют добычу полезных ископаемых. И вот там, в каком-то их красном уголке, стоит «аппарат», по нашим меркам, экзотический. Там такого высокого уровня техника в общем-то и не нужна. Но это уже «издержки производства»! Там ставят таким образом капельницы для всего этого безжизненного пространства, чтобы хоть как-то его оживить.
— Часто бываете в Свердловске-Екатеринбурге, где когда-то сделали первые и при этом весьма удачные шаги на рок-сцену?
— Так же, как и в других городах. По работе. Единственное — там мои родители до сих пор живут.
— Хотелось бы как у артиста у вас узнать: когда вы на сцену выходите, вы что испытываете — радость, страх, прилив энергии?
— Это все в несколько стадий происходит. И присутствует все, что вы перечислили. Сначала, когда выходишь, просто ощущаешь страх перед позором. Хотя страх перед позором не так уж страшен сам по себе. Потом начинаешь чувствовать какое-то облегчение — независимо от того, хорошо концерт идет или нет, оживилась публика или нет. А бывает, наступает момент, когда чувствуешь: процесс переходит в стадию созидательную, терапевтическую. И я чувствую, что начинаю разогреваться и добреть, и публика размякает.
— Были случаи в каких-то городах, когда местная публика встретила вас не столь приветливо, как хотелось бы?
— За двадцать лет нервозной, непредсказуемой концертной практики я привык к тому, что лучше настраиваться на провал. И радуюсь, когда все происходит не по тому, гестаповскому, плану, который я себе нарисовал. Недавно мы были во Владикавказе. Честно говоря, я не очень хотел туда ехать. Был опыт присутствия в зонах военных конфликтов, где атмосфера агрессии достигла такого уровня, когда сам воздух высасывает из тебя энергию жизни. Когда мы приехали во Владикавказ, я настроил себя на противостояние какой-то чернухе, которое мне предстоит, и, видимо, так перенапрягся, что, когда народ буквально с первой песни принял нас как дорогих гостей, я чуть не разделся на сцене, так мне жарко стало от такой... приятной неожиданности.
