Вячеслав Бутусов: «Концерт для меня — общественная нагрузка»
Владимир Преображенский. Газета «Россiя», 2003 г.
Обработка: naunaunau.narod.ru, август 2013 г.
...любит сказки и комедии
Обаянию этого человека нет предела. Он может себе позволить петь сколь угодно заумные тексты, переделывать аранжировки старых песен до блеклой неузнаваемости — ему простят все. Есть необъяснимая магия в этом тембре голоса, выводящем «Я хочу быть с тобой», «Гуд бай, Америка», «Тутанхамон», в этих насупленных бровях, от которых не перестают трепетать восторженные поклонницы.
От Бутусова ждешь сюрпризов. После окончательного распада в 1997-м «Наутилуса Помпилиуса» он давал и сольные концерты под гитару, создавал красочное шоу с «Лицедеями» и детским хором, экспериментировал с электронщиками «Deadушками».
Но понял, что без группы все же не обойтись. Так возник {upiter«Ю-Питер»}, выпустивший на днях первый полноценный альбом — «Имя рек». Соратниками Вячеслава Бутусова по новому коллективу стали Георгий Каспарян (бывший гитарист «Кино»), Олег Сакмаров (ex-«Аквариум», «Наутилус Помпилиус») и молодой питерский барабанщик Евгений Кулаков.
— Что унаследовал «Ю-Питер» от «Наутилуса»?
— «Наутилус Помпилиус» был создан в таких условиях, когда мы занимались самодеятельностью. И это просто перешло в такую хроническую стадию, в то, что называется профессиональной деятельностью. А в данном случае я осознанно сделал предложение музыкантам с целью создать коллектив, который, в общем-то, лишен всяких амбиций. В силу того, что все эти люди на этой кухне, то есть на сцене, уже много лет. После того как «Наутилус» прекратил свое существование, у меня был перерыв. И эти три года я обдумывал: нужно мне этим заниматься или нет? Если нужно, то зачем? Если зачем, то в каком виде? И пришел к выводу, что нужно объединить усилия мои и Георгия Каспаряна. Дальше уже возник вопрос о том, что должен быть какой-то состав. Нашелся барабанщик. И совершенно каким-то мистическим образом появился флейтист Олег Сакмаров.
— Создание группы «Ю-Питер» началось с череды довольно непривычных ваших экспериментов с Георгием Каспаряном. На тот момент вы общались с группой художников и поэтов, которые в этом процессе приняли активное участие, но сами их фигуры остались как-то в тени. Сергей де Рокамболь, Евгений Головин — что это за люди?
— Ну, это такая группа творческая. У них своего рода объединение было под названием «Драконовы ключи». И де Рокамболь привлекал их для участия в нашем первом проекте «Незаконнорожденный Доктор Фаустус Пернатый змей». Во втором проекте — «Звездный падл» я уже был опосредованным участником. Только исполнял вокальные партии уже готового материала. А «Пернатый змей» мы делали совместно.
О роли сказок
— Новые песни стали очень отстраненными, очень символическими. Откуда это возникло?
— А это, я думаю, от слабодушия, от внутренней неуверенности. Потому что, когда человек уверен, он открыто и просто обо всем говорит. А тут в силу многих обстоятельств, в том числе социальных, выработалась такая вот защитная реакция у меня. Не могу я в лоб какие-то вещи говорить. Вообще я сторонник всевозможных парадоксов, головоломок, словообразований мудреных. Мне интересно этим всем заниматься. Очень люблю Борхеса по этой же причине, мне это близко все.
— А своим дочерям вы часто загадки загадываете да сказки рассказываете?
— Ну, в общем-то, поскольку у меня три дочери, то есть богатый опыт по прочтению или по переложению каких-то сказок. Но я человек неимпровизационного характера. Я не могу вот так сразу сесть и что-то сочинить.
— Если бы вам предложили сняться в кино, причем не в эпизоде, как уже было в том же фильме «Брат», а сыграть главную роль, какой жанр картины был бы для вас предпочтительнее — комедия, драма или, может быть, боевик?
— Думаю, что комедия, сказка — что-то такого типа. По крайней мере что-то отстраненное от действительности. Это интереснее. Потому что там есть какие-то неожиданности. А боевик — это же сплошная предсказуемость, жесткая прагматичность.
О нелегкости бытия
— Вячеслав, когда вы выходите на сцену, у вас часто бывает достаточно обреченный вид...
— Бывает иногда. Но я пытаюсь с этим бороться. Часто накатывает состояние, когда непонятно: зачем я здесь, что я здесь делаю? Образ Ипполита такой (смеется). Есть люди, которые могут создавать определенную атмосферу, в том числе и на сцене, в определенном радиусе своего действияя
— Вы себя к таковым причисляете?
— Иногда я могу это делать. Но для этого должно быть какое-то легкое ощущение жизни, без напряжения. А когда я не чувствую этого, то я стараюсь как-то самоустраниться, чтобы никто не страдал от моего самоощущения.
— Находясь на сцене, да еще в роли солиста, это не так-то просто.
— Да, поэтому на концерте я стараюсь свести к минимуму свои функции. Вообще, если бы на сцене меня посадили бы в какую-нибудь кабину или транслировали бы из какого-нибудь другого места, это было бы идеально. Я концерт воспринимаю как общественную нагрузку.
Об интуиции
— За последние 5 лет ваша творческая жизнь выделывает лихие зигзаги. Вы экспериментируете со стилями и жанрами. Чем руководствуетесь вы в принятии таких решений — логикой или полагаетесь на интуицию?
— Мне хотелось бы развивать в себе такую, так сказать, женскую способность, как интуиция. Но если женщинам это дано от природы, то мужчине приходится в себе развивать, выращивать это качество.
О разнице между конвейером и азартом
— Почему так быстро вы бросали все едва нарисовавшиеся затеи — альянс с «Deadушками», программу «Бибигония»?
— Сам по себе эксперимент ведь и заключался в том, чтобы сделать это один раз, и все. Я сторонник одноразовых проектов, а не конвейеров.
— Вы производите впечатление замкнутого человека. Насколько это так, любите ли вы одиночество?
— Поскольку я человек инертный, но впадающий в крайности, то я либо замкнутый, либо открытый. С большим трудом прихожу в равновесие. Может быть, потому, что я вдолбил себе, что я Весы и, значит, в каком-то перфекционистском смысле должен добиваться равновесия. Но в целом — если я чувствую, что неуместен со своей откровенностью и открытостью, то просто ухожу.
— Вы азартный человек?
— В целом, думаю, нет. Но я могу увлекаться. Если мне что-то интересно, могу заниматься этим делом без сна, без еды.
— Это касается и работы над альбомами? Вот последнего, например, «Имя рек»?
— Для этого альбома я писал изначально очень много материала. А потом включил внутреннюю цензуру и стал отбрасывать все, что имело ненужный, эпатажный, менторский характер. В других альбомах я позволял себе больше спонтанного. А вообще процесс написания материала происходит у меня постоянно. И тексты создаются без музыки, и музыка без слов, и все вместе. А потом я отбираю тот материал, который у меня уже готов. И, как правило, на этом этапе рождаются новые идеи.
О целесообразности памятников
— Испытываете ли вы к себе такое же повышенное внимание фанатов, как и во времена «Наутилуса»? Телефоны обрывают?
— Если брутально выражаться, то психов стало меньше. И я этому очень рад. Есть люди, которые звонят по делу и уместно, но есть те, которые просто досаждают, им доставляет удовольствие трепать нервы близким, родственникам. Но это паранойя уже!
— Таких много было вокруг вас?
— С этим нужно смириться. Но при этом стоит ограждать себя от них. Это такая разновидность паразитов, которые скапливаются вокруг определенных мест. У них нюх, из кого можно пососать.
— По образованию вы архитектор, поэтому вопрос специальный. Многие фанаты вас любят. Если бы они задались целью поставить вам памятник при жизни, каким бы вы хотели его видеть, из какого материала?
— О нет, это абсурд! С точки зрения градостроительства — я жесткий противник таких вещей (смеется). Все должно быть целесообразно.
О молодости
— Вернемся к музыке... Все были очень удивлены, что на юбилей «Наутилуса» в Москве не собралась группа...
— Поскольку я и не хотел собирать группу, считая это профанацией, то и никакого юбилея не планировалось. Это была идея организаторов — сделать грандиозное шоу. И я купился, пошел по пути ублажения меркантильных интересов коллектива и своих. Хотя, по сути, я был против этой тупой идеи — завлекать публику под вывеской сбора группы. Да и юбилей какой-то фиктивный — некто посчитал, что группа существует 20 лет, но этого толком никто не знает. Неубедительное мероприятие.
— Какой этап существования «Наутилуса» был для вас самым интересным?
— Самый первый. Не тот, конечно, который в институте был, на уровне художественной самодеятельности, а этап псевдоновой волны в 1985-1987-х — мне он нравился. Все делалось с энтузиазмом, без обязательств. То, что мы делали, было спасением от снивелированной серой действительности, которая висела над головами.
— А кто придумал в середине 80-х вам военный имидж — с орденами, с галифе?
— По сути, это была имитация глэм-рокеров, которые популяризировали новую волну на Западе. То есть мы видели, что это такой псевдоромантизм — всклокоченные «дюран-дюрановские» волосы, средневековый или военный антураж: ордена, сапоги. А изначально, в более ранний период, на концертах мы были похожи на таких карибских пиратов — покупали какие-то тряпки, красили их в тазиках, страшное было зрелище... Потом это выродилось в эстетику милитари, потому что мы захотели быть более сдержанными, менее веселыми. Пошел период выработки идеологии.
— И вновь костюмы создавали сами?
— Да, ботфорты в ТЮЗе, помню, взяли, галифе перекрашивали из обычных. То есть все подручные средства использовали.
— А ваш знаменитый орден как тогда возник?
— Его кто-то из брошки сделал. Потом уже нам всю эту бижутерию просто дарили.
— В 87-м году выступление «Наутилуса Помпилиуса» на знаменитом рок-фестивале в Подольске произвело настоящий фурор. Чем запомнилось вам это событие?
— Самым большим событием в Подольске для нас было выстоять там очередь в винный магазин. Оказалось, что это более значительное событие, чем сам фестиваль.
— Но там же случился казус. После триумфального выступления «Наутилуса» вы вышли на сцену вместе с Настей Полевой. Правда ли, что вас тогда закидали яблоками?
— Ну, что-то такое было. Это из серии предвзятого отношения публики к исполнителю. Это даже не курьез, это вообще такая вещь неприятная. Сразу начинаешь делать определенные выводы. Предвзятое отношение — это вообще плохо, не должно быть такого. Нужно все-таки в восприятии любого явления — музыкального или нет — от сердцевины идти, не довольствоваться поверхностным впечатлением.
— Вас это сильно тогда смутило?
— Нет, не сильно. Понятно же, что это все издержки производства такие. Но мне было очень обидно за Настю. Я вообще с трудом и болезненно переношу такое несправедливое отношение к людям, которых знаешь с хорошей стороны.
Об Алле Борисовне
— Правда ли, что во время записи альбома «Князь тишины» Алла Пугачева давала вам импровизированные уроки вокала прямо в студии?
— Альбом мы писали в ее студии, где Алла Борисовна была полноправной хозяйкой. И один раз зашла на студию, увидела, что мы пишемся, и стала Кальянову, звукорежиссеру, что-то там объяснять. Он, в качестве такого конвертора, что-то начал объяснять мне. А я мучился, как всегда, потому что у меня специальной подготовки нет, я пою так, на интуитивном уровне. И вот мне начали объяснять, как это сделать, не пыжась, не тужась, не корячась. Я, естественно, ничего не понял. И тогда она подошла к микрофону и начала демонстрировать. А Кальянов записал это все. И при окончательном сведении голос Пугачевой остался в записи, его можно услышать в песне «Доктор твоего тела». Вот, собственно, и все.
Если бы
— Если б можно было прожить лет 20 заново, что бы вы изменили в своей биографии?
— Я пытался ответить на этот вопрос и пришел к выводу, что это означает обречь себя на такие же 20 лет, что совершенно бессмысленно. Другого пути нет. Все, что ты хочешь изменить, — впереди. Движение возможно только в эту сторону.
