«Комсомольская правда», 6 февраля 2007 г..
Обработка: naunaunau.narod.ru, июль 2013 г.
Об этом говорят друзья и преподаватели поэта
На родном факультете Ильи Валерьевича — химфаке — сегодня тишина. Сессия закончилась, студенты отдыхают, преподаватели тоже. Немногие вышедшие на работу молчаливы — Илью Кормильцева здесь помнят и любят. Смерть поэта для многих стала настоящим ударом.
В пустом коридоре химфака я встречаю двух пожилых профессоров.
— Илью Кормильцева помните? — интересуюсь я.
— Как же не помнить! — улыбается один.
— Сын его здесь учится, — подтверждает второй. — И учится очень хорошо, лучше, чем отец. Вы к профессору Нейману поднимитесь, он был научным руководителем Ильи.
Этажом выше расположена кафедра неорганической химии. Именно здесь в далеком 1982 году Илья Кормильцев писал дипломную работу с труднопроизносимой темой — «Исследование явления переносов сложных оксидов», — которую потом защитил на «отлично».
— Илья был хорошим студентом, — вспоминает заведующий кафедрой Аркадий Нейман. — Толковый, интеллектуальный. Проблем с учебой никогда не испытывал. Впрочем, и заучкой его нельзя было назвать. Я бы сказал, он был очень способный сачок — учился хорошо, но, если можно было что-то не делать, он не делал.
По словам профессора, в универе Илья не демонстрировал свои поэтические способности. На полях его тетрадей не было стихов, он никогда не сидел в коридоре с гитарой и даже в самодеятельности редко участвовал.
— Когда открылся его поэтический талант, уже по окончании универа, — поглаживает острую бородку Аркадий Яковлевич, — для меня это было как гром среди ясного неба. Сразу после защиты диплома он пошел устраиваться на оборонное предприятие — Пышминский опытный завод. Ко мне пришли из КГБ и спросили, могу ли поручиться за то, что Кормильцев не станет разглашать государственные тайны. Я не задумываясь поручился. Ну не было в нем тогда никаких предпосылок к творчеству. Тем более к диссидентскому.
В студенческие годы Илья не был публичным человеком. Но и скрытным поэтом, полностью погруженным в себя и свое творчество, его тоже нельзя было назвать. Даже его отношения с девушками всегда были на виду.
— Мягкий он был человек, трудностей по жизни не искал, — вспоминает профессор Нейман. — Подружка у него была — Лариска Медведицкая. Из его же группы. Так вот эта Лариска веревки из него вила. Если он делал что-то, что ей не нравилось, она тут же все ему выговаривала, не обращая внимания на окружение. Не стеснялась ни друзей, ни педагогов. А он человек бесконфликтный, поэтому не отвечал ей и специально не провоцировал. И вообще у них очень теплые отношения были, почти как у брата с сестрой.
За разговором мы спускаемся на третий этаж и подходим к двери лаборатории. Стена над дверью потрескалась, под потолком сохранилась сажа — следы старого пожара.
— Здесь Илья делал практическую часть своего диплома, — профессор Нейман открывает дверь и впускает меня в лабораторию. Комната плотно заставлена оборудованием, на стенах висят памятки и таблички. — У нас экспериментальная работа связана с тем, что нужно дежурить по ночам в лабораториях. Оборудование советское, в любой момент может все загореться. Во время своего дежурства Илья постоянно висел на телефоне. Разговаривал долго, очень увлеченно, о чем — не знаю. Но я понимал, что темы были совсем не химические.
А еще тут забавная история произошла в ночь с 1 на 2 апреля 1982 года, уже перед дипломом Ильи. У ребят под контролем были две комнаты — 328-я и 417-я. На четвертом этаже стоял теннисный стол, и они всю ночь играли в пинг-понг. А в 328-ю спускались, только чтобы прикурить от печки. В общем, пока ребята играли, в 328-ой произошло возгорание. Когда дым разошелся по зданию, прибежали охранники с вахты, вызвали пожарных, а наши ребята даже не догадались открыть дверь. Так что комната выгорела дотла. Пропало все оборудование, реактивы и текущие опыты.
— Наказали их? — интересуюсь я.
— Нет, — смеется профессор. — Дело в том, что завкафедрой был проректором по научной работе. А человек, ради которого печь не обесточили на ночь, был первым секретарем парткома. Так что все прошло тихо, втайне: проректора наказывать нельзя, первого секретаря — тем более.
По дороге обратно на кафедру профессор Нейман вдруг начинает делиться эмоциями.
— Несколько лет назад меня пригласили в Германию, в один университет, прочитать несколько лекций на английском языке. По-немецки я не говорю, по-английски с трудом, а русский там никто не знает. У меня был с собой ноутбук, а в нем много музыки. И среди всего ассортимента исполнителей была парочка альбомов «Наутилуса». Я приходил в номер, включал их и задумывался над стихами. Я вообще не специалист, не любитель поэзии. Читал Есенина, еще кого-то. И для меня содержание всех песен «Нау» — это нечто нечеловеческое, это божий дар. Недавно я абсолютно серьезно шутил на эту тему: если Бродскому дали Нобелевскую премию, то уж Илье-то тем более должны дать. Настолько его стихи начинены глубоким философским и психологическим смыслом, столько несочетаемых слов в них соединено, что простой человек вряд ли мог бы их написать.
В архивах факультета совсем не осталось фотографий Ильи Кормильцева. Даже дипломную работу поэта кто-то утащил «на сувенир».
— Я помню, было много шума, когда Лозовский (декан факультета журналистики УрГУ. — Прим. автора) искал дипломную работу другого поэта, закончившего журфак и тоже ныне покойного Александра Башлачева. Мою дочку однажды подруга попросила взять на дочкин читательский диплом Башлачева и оставила себе. Дочка защитилась, а диплом ей не выдают — требуют читательский сдать. Я узнал, в чем дело, поговорил с подругой, и та вернула диплом в архив. А вот работа Кормильцева пропала безвозвратно.
— Конечно, печальное событие. С Ильей у нас связано много воспоминаний. Он — яркая личность, индивидуальность. Недавно смотрел фильм о Бродском. Илья всегда напоминал мне Бродского, и внешне, и интонациями. Я подумал, что Бродский с Кормильцевым схожи и талантом, и эрудицией, и знаниями языков...
Когда Бродский в этом фильме говорит, что война закончилась, но «я не считаю себя ни побежденным, ни победителем, и самое ужасное, что мне не нравятся ни те, ни другие», я подумал, что это в полной мере относится к Илье. Если он конфликтовал со многими своими коллегами, музыкантами, писателями, то с нами, группой «ЧайФ», у него были прекрасные отношения. Я запомнил его очень веселым, бодрым, смешливым, с хитрым взглядом из-под очков.