Вячеслав Бутусов: как я вернулся
Игорь Свинаренко, фото: Сергей Величкин. «Медведь» №86, март 2005 г.
Сканы предоставил: Екатерина Сашенкова, г. Москва. Обработка: naunaunau.narod.ru, март 2010 г.
Рестайлинг Вячеслава
Бутусова
В свое время группу Бутусова
"Наутилус" называли «единственной по-настоящему суперпопулярной», а песни — хрестоматийными.
Уверяли, что «многие композиции стали национальными гимнами и были раздерганы на цитаты». Фанаты любят
рассказывать, что Бутусову подпевала сама Пугачева. Потом все прошло. Бутусов несколько
раз пытался покончить с собой. Не получилось. Он провел рейсталинг и вернулся к нам. Его новые песни
снова популярны. О том, как он жил и как живет сейчас, Вячеслав рассказал издателю «Медведя» Игорю Свинаренко.
Наутилус
Группа «Наутилус помпилиус» берет свое начало в 1978 г., когда три студента, будущих архитектора, В. Бутусов, Д. Умецкий (бас-гитара) и И. Гончаров (барабаны), объединились под названием Али-Баба для записи своего альбома "Али-Баба и 40 разбойников". Название «Наутилус» появилось в 1982 г. В 1983 году НАУ произвел сенсацию на I фестивале Свердловского рок-клуба, а летом 1986 г. записал свой знаменитый альбом "Разлука". Состав пополнился саксофонистом А. Могилевским, а многие тексты были написаны поэтом И. Кормильцевым. В сезонах 1987-1988 гг. группа много гастролировала, завоевывала первые призы на многих фестивалях, добилась массовой популярности, эксплуатируя в основном накопленное в "Разлуке". После распада «Наутилуса» Бутусов записывал сольные альбомы, работал с питерским электронным дуэтом "Deadушки" и другими, а потом собрал новую группу — "Ю-Питер".
Слава Бутусов в Черноголовке, 1988 год
Славное начало
— Слава! Мы все помним, как 20 лет назад тебя крутили везде, днем и ночью. Это было полномасштабное признание. «Я хочу быть с тобой!» — бывало, взрослые люди, напившись, врубали эту кассету и плакали. Ну, чуть не плакали.
— Была и другая интерпретация, ее некоторые наши товарищи в шутку исполняли: «Я хочу быть крутой, я хочу быть как Цой». А «Машина времени» в автобусе — мы вместе ездили с концертами, они во втором отделении, а мы в первом, публику разогревали — так стебалась над нами: «Я хочу быть крутой, я хочу быть Голдой». Это был их директор, Валера Голда — очень крутой человек, очень; по тем временам.
— Но если без шуток, тот успех был уникальный. Его просто не с чем сравнивать.
Слава Бутусов в городе Сургут, 1977 год
Слава Бутусов, 1977 год
— Откуда успех? Просто народ тогда опупел от этих догм надуманных, писанных непонятно какими чиновниками законов… Это все как будто специально было подготовлено — и вдруг произошел взрыв. А рок-музыка — это был такой язык, наподобие эсперанто, его все легко понимали, — и медик, и архитектор, и журналист… Это была почва, это был островок, на котором можно было отдохнуть, поболтать, найти общность какую-то. А то ведь этот вирус разобщенности, который Лукавый посеял в человеке, он нас довел. Вот до цугундера. Нас начали дробить просто. Настал такой момент, что человечество ничего уже не может вырабатывать глобально. К концу 19 века все было сделано и придумано. И Ленин сказал: грабь награбленное! Начали грабить, и все накопленное съели… (Так у моей бабушки была глыба шоколада, от которой она в праздники отпиливала по чуть.) Когда съели — начался прорыв. По всем фронтам: в прессе, в музыке, в кино, в литературе, в театре… В чем еще? Не помню. Во всем культурном слое был рывок. Он произошел сам собой, как-то у всех продуло голову и что-то заставило рвануть, появился кураж.
— А политика?
— Нет, в ней тогда тяжеляк был… В политике потом случился прорыв.
Вячеслав Бутусов. Чудесное спасение...
Покорение Америки
— А вот это: «Good bye America, о-о, где я не буду никогда…» На мой простой взгляд, это самое пронзительное из всего, что у вас было.
— С этой песней интересная была история. Я сейчас могу говорить не кокетничая, потому что много времени прошло: мы ее сделали просто как добивку. Мы тогда записывали альбом, и он получался какой-то ну очень короткий, какой-то недобитый, и мы его добили… Знаешь, тогда же было сложно альбомы записывать. Ни у кого ничего не было. Да и негде. В таких условиях приходилось работать… Но раньше же все друг другу помогали. Нам знакомые уступили квартиру на неделю, они поехали на горных лыжах кататься, на Домбай, и мы у них неделю хозяйничали в однокомнатной квартире. Кто-то принес японский магнитофон Sony, который имел возможность переписывать с трека на трек. Помогали звукооператоры группы «Урфин Джюс». У другой группы берешь гитару, у третьей еще что-нибудь… С миру по нитке. Ближе к песне мы это все собрали в одной квартире… И надо было сделать добивку. У меня был набросок, который я хотел сделать в стиле raggae — это было модно тогда. Хотел, но не смог: времени не было. А тут взял ПС-55-ю — была у нас такая клавишная, в ней были заложены уже ритмические эффекты, звуки всякие. Врубаешь, а там сразу все играет, и ты ничего поправить не можешь, ниче. Врубили мы эту румбу, и думаем, во как круто — все играет как в шарманке. И я под эту румбу записал вокал. Про Америку.
— А ты тогда действительно так волновался насчет Америки? Вот я — да, мне, пока я в ней не был, казалось, что я не знаю чего-то самого главного в этом мире.
Бутусов в Коломягах, 1990 год
— Нет, у меня иначе было: я даже не понимал, о чем я пишу. Я писал интуитивно. У меня было ощущение такого рода: по тем временам я воспринимал Америку как легенду, как миф какой-то. Миф, который мы сами себе и придумали, потому что реально мы не представляли себе, что там. У меня ассоциации с Америкой были такие: Гойко Митич как индеец, Фенимор Купер и так далее… А писал я от лица человека, который прощался с детством, он уходил в самостоятельное плавание. Я сам тогда уехал от родителей. Мне было 20 лет.
— Ты пел, пел про Америку: «Где я не буду никогда». А потом раз — и полетел в нее!
— Да, да… Та поездка — это было вообще что-то нереальное. Вообще тогда было очень трудно улететь в Америку! Билетов не было. Мы каких-то людей поднимали по блату, на каких-то квартирах трое суток торчали, ждали, когда найдут билеты… А летели мы тогда на очень крупный ежегодный фестиваль, миллеровский, на который, наверное, нас уже никогда не пригласят.
«Титанический» Бутусов, 1994 год
— Почему — никогда?
— Потому что на тот момент была перестройка, и этот интерес к нам, он сформировался на уровне политической сцены. А к музыке как таковой мало кто интерес проявлял. Я это понимал и особо не обольщался. И вот, представляешь, мы приезжаем в Нью-Йорк, живем в отеле «Мариотт» на Бродвее. Там только что Горбачев, наш президент, поселился, на каждом этаже по 100 человек охраны — и вдруг и мы туда!
— Действительно, странно. А вы как туда попали?
— Дело было не только в том, что мы — представители андеграунда и деятели современного искусства. А и в том еще, что у нас был крутой спонсор — фирма «Уралмет». Она пароходами вывозила из СССР цветные металлы, тогда же лозунг был — «Грабь награбленное», да?
А самое смешное, что человека из «Уралмета», который нас вез и у которого был при себе чемодан с деньгами (которые планировалось потратить на нас), иммиграционные службы арестовали, и больше мы его не видели. Мы оказались в Америке без денег. Хорошо, что другой «уралметовец» успел проплатить гостиницу — а больше он для нас сделать ничего не успел. Поскольку сбежал, узнав, что его разыскивает Интерпол. Я думаю, что он сейчас живет на каком-то острове тихо и спокойно.
— Ну и как тебе показалась тогда Америка?
— Ну вот, представляешь, мы приезжаем… Гостиница у нас крутая, а клубы, в которых мы выступали — еще круче! «Палладиум», «Пирамида»… Весь Нью-Йорк был разделен на площадки, там чесали музыканты со всего мира. Например, я впервые увидел группу Faith no more, и подумал — вот это да! Круто! Нас поставили в блок с постсоветскими группами — «Магнетик бэнд» Гунара Грапса, в тот момент он, как ты помнишь, уже не играл на барабанах, только пел. Была еще литовская группа, тогда очень популярная, а сейчас я уже не помню ее названия. Играли мы и в Grinvich Village, там такой паб был небольшой, и вот мы в нем… Больше всего мне запомнилось выступление в Джордж’s Gararge, про который пел Фрэнк Заппа. И это действительно настоящий гараж, он принадлежал Джорджио Гамельскому, который был первым антрепренером «Роллинг стоунз» в Америке. Когда мы выступали, все желающие не смогли попасть на концерт, и мы отыграли второй сразу же.
— Это были эмигранты или американцы?
— В основном наши. Мидовцы были, дети их. Там я встретил в первый раз Бориса Зосимова с маленькой девчонкой, Леной, которая потом стала певицей.
— У тебя, наверно, было такое чувство, что ты покорил Америку — и таким образом весь мир?
— Нет, не было такого чувства. Это смотрелось как Muppet show, это было как бы такое кукольное пространство. И на этом пространстве такой ураган вокруг творился, что я не мог это переварить. Я был такой скованный.
Бутусов — Ю-Питер
Три самоубийства на одного
— Вот была вся эта слава, а потом ты раз — и пропал куда-то.
— У меня был кризис. Просто страшный кризис. Если так образно говорить, то я как бы упал в болото.
— А когда это все было?
— Я тебе могу точно сказать, когда у меня начались обломы: в 80-е, я был чуть старше 20. Раньше, когда я утром просыпался, у меня всегда было ощущение радости. А потом я его потерял. У меня тогда начались дебильные заморочки. Вот. И суицидные: у меня было две попытки самоубийства. Один раз я травился, а другой раз резал вены.
— «Я хочу быть с тобой»?
— Да, уже была эта песня. Это все со мной происходило в Екатеринбурге и в Москве. Я в то время уже вообще один был. Развелся, и у меня дома не было, ничего не было. Я болтался по Москве… В какой-то гостинице жил. Такой мрак начался. Страдания, мучения; на кого я обиделся — это неважно уже. Это было просто испытание на силу духа и воли, к которому человек в 24 года не готов просто. Однажды меня вытащил директор, Боря Агрест (он был первый наш официальный директор, он представлял наши интересы, когда мы ездили с «Машиной»). Ночью просто приехал со «Скорой помощью», и мне тогда клизму вставили — в прямом и переносном смысле. Я пытаюсь ответить на твой вопрос: почему я пропал. Когда начинаешь в это вникать, получается довольно пространно все. Как бы покороче это рассказать… В общем, волею судеб я оказался в Питере, хотя и не собирался туда.
— У тебя были тогда какие-то дела на «Ленфильме».
— Да, это была командировка, мы там полгода жили: писали sound track к музыкальному фильму «Человек без имени». Питер на меня, надо сказать, благотворно подействовал. Я там более плотно общался с Костей Кинчевым, с Юрой Шевчуком, который на тот момент жил в Питере. С Борей Гребенщиковым познакомился, с Цоем. Даже с панками удалось познакомиться, хотя они тогда были элитой музыкальной. Ну вот. За полгода, что я болтался в Питере, со мной много чего произошло. К примеру, непреднамеренное самоубийство. Третье по счету. Я вляпался в такую историю по пьяни… Началось с того, что пошел на вокзал провожать Костю Кинчева. Народу много было. Ты Рикошета знаешь, да? Он как старый десантник мне показал какой-то прием, и мы мощно ударились головой о поребрик.
Бутусов: все пришло в норму?
— Вдвоем.
— Ну естественно. Но он как десантник смог сгруппироваться, а я — нет. После этого со сдвинутой башкой я еще купил пузырь водки и, решив все это дело добить, контрольный выстрел сделать, приехал в гостиницу «Советская»… На следующее утро я проснулся в номере. Сразу понял, что мне очень плохо — но внимания на это не обратил: это было привычное по тем временам состояние. А обескуражило меня то, что я весь в крови был. Я лежал на кровати, залитой кровью, а пол покрыт тонким слоем битого стекла. Я на карачках добрался до ванной и взглянул на себя в зеркало. И увидел ужасающую картину: левый глаз у меня вылез, а полчерепа было вдавлено внутрь. Извини за такие подробности. Я так понимаю, меня били ногами, графинами, еще чем-то.
— Кто?
— Люди, с которыми я имел неосторожность познакомиться. Сейчас копаться в этом бессмысленно. Я ведь не помню ничего. Потому что у меня память после этого отшибло вообще, я мог только предполагать, как развивались события. Моя бабушка говорила: «Не лезь в пекло!» А я ее не послушал. Глянув в зеркало, я первым делом вот что сделал: прямиком из ванны прошел через комнату, открыл окно, глянул вниз с 10-го этажа — и сказал себе: вот подходящий выход из ситуации! Прыгнуть — и все. Я еще пожалел, что у меня пистолета с собой не было. Красиво было б, если б я еще и застрелился.
— В прыжке. На лету.
— Так не было пистолета, пойми. Но я соображал, что, если шмякнусь, вряд ли кто поймет, что со мной произошло раньше. Все будет на одном качественном уровне. Все подумают, что глаз вылез при падении. И череп расплющился тоже. Я же архитектор, я думаю о композиции, чтоб все было в ансамбле. И тут зазвонил телефон. Я зачем-то, автоматически, пошел снял трубку — хотя зачем? Я ведь готовился выпрыгнуть из окна. Странно, да? Снял трубку, а мне говорят: короче, быстро собирайся, мы сейчас за тобой заедем, и на студию. Работать. Как это было каждый день. Они очень быстро приехали, увидели меня и увезли в больницу. Я туда на месяц загремел. А у них такая штука, она втыкается в голову, под кость, и там расправляется, как зонт — и этим зонтом поднимают вдавленные участки черепа.
— Тебе буквально вправили мозги.
— Причем в прямом и в переносном смыслах. Ну, я еще ничего. А там были люди, которым вообще паззл собирали из головы. Они ходили в хоккейных масках, как доктор Ганнибал Лектер, и не могли рот открывать, у них же все на струбцинах. Так они через трубочку пили портвейн, как эстеты. Я полежал там месяц и сбежал. У меня голова была многоцветная, там синее, зеленое, серо-буро-малиновое, так что я ходил в темных очках.
Бутусов: Я лежал на кровати,
залитой кровью...
Чудесное спасение
— И вот тогда-то я встретил Анжелику. (Она теперь моя жена.) Прям на улице. Я был, конечно, в ужасном состоянии, меня ж на транквилизаторах держали. Мне бы к чему прислониться, прилепиться, посидеть, полежать — никаких активных действий не хотелось. Люди просто шарахались от меня. И меня очень удивило, что такая молодая девушка, юное создание, ей 18 было, не то что не испугалась меня, а даже сочувственно отнеслась. «Чего-то у вас не то», — говорит она мне. И мне от этого как-то полегчало, я подумал, что я еще не совсем пропащий человек. И мы с ней подружились. Она себя самоотверженно вела, в любое время дня и ночи готова была встретиться со мной.
— «Она его за муки полюбила».
— Ну вот. Несмотря на то, что у нее бабушка суровая была, у которой она в коммуналке жила. Бабушка любила внучку и потому держала ее в ежовых рукавицах. И тогда Анжелика показала бабушке фотографии, на которых я снят с великими… Бабушка увидела — и прониклась ко мне уважением. Ну вот. Анжелика… И постепенно меня это вытащило. Это все было в 89-м. И все эти 15 лет я был как реставратор: заделывал трещинки, подбирал осколочки, вставлял их на место, потихоньку замазывал дырочки.
— И наконец все пришло в норму?
— Нет, думаю, такие вещи даром не проходят. Представь: сейчас я брошу этот стакан об стену, он разлетится на куски — и сколько ж времени понадобится, чтоб собрать все осколки и склеить? Чтоб стакан не протекал, чтоб снова функционировал как положено? Мне даже страшно думать об этом… Но у меня такое ощущение, что я теперь даже лучше, чем был. Я много чего приобрел. Это не значит, что, если б не было этих страданий и испытаний, было бы хуже. Все-таки я 15 лет потратил на восстановление. Я стоял на месте. А представь, если бы эти 15 лет я провел с чувством, с толком, с расстановкой?
— Да… Ну тут мораль какая: если жизнь пошла наперекосяк, не надо ссать?
— Нет. Другое. Если тебе посылаются испытания, значит, ты их заслужил. И нужно радоваться испытаниям. Потому что, когда ты их пройдешь, когда сам себя сделаешь, это будет твой жизненный шедевр. Когда понимаешь, что ты сам себя сделал, то ты к себе относишься уже аккуратней, бережней, с любовью. Видимо, этого мне и не хватало, у меня была такая сильная эйфория молодежная.
Разное
— И про все это, насколько я знаю, ты пишешь книгу.
— По большому счету — да, про это. И вообще обо всем, что у меня в голове.
— Да… Ты не западная звезда, жаль — а то б еще 20 лет назад ты стал миллионером. То есть даже миллиардером.
— Чего? Как бы я стал?
— Ну как же! С таким оборотом песен и дисков!
— На Западе я бы жил как сыр в масле. Давно бы катался на инвалидном кресле, потому что весил бы 300 кило и с утра нюхал бы кокс. Плавал бы в бассейне. Или утопился бы в нем. С креслом-каталкой. Запад! У меня было очень много соблазнов на эту тему — жить за границей. Я туда уезжал, бывало, на полгода.
— Куда именно?
— Неважно. Эти все места называются одинаково — Не-Родина.
— А что ты там делал?
— Вообще ничего. Просто прозябал. Чувствовал себя там как изгой. Мне даже делать ничего не хотелось.
— Это тебя спонсоры вывозили?
— Не спонсоры, просто друзья. Которым не жалко было, что я у них живу. Они меня кормили. И поили — как это обычно бывает.
— А ты помнишь, как Есенин объяснял причину, по которой он не остался с Айседорой Дункан в Штатах, вообще за границей? «Там не перед кем открыть свою душу».
— Вот видишь. Это очень опасное состояние, когда душа не открывается.
— А помнишь, про тебя писали, что ты ушел в сатанинскую секту? И ты подтверждал это. И уточнял: рок-музыка — это и есть такая секта.
— Ну да, говорил… Но это был дебильный ответ. Какая секта? Я вообще человек очень опасливый. Я даже к религии относился с опаской. Не хотел.
— Сейчас я попробую угадать: ты не хотел над собой внешнего контроля!
— Очень не хотел. И боялся его. Я боялся, что тогда откроется все, что я натворил, а это так ужасно, что я со стыда сгорю на месте. Хотя — когда-то у меня действительно было подозрение, что рок-музыка — это сатанинская секта, и из-за этого вся эта дрянь со мной происходит. Но потом я понял, что это неправда. Я теперь считаю, что русская рок-музыка — это совершенно отдельная история, не такая, как на Западе. Это никакой не sex, не drugs, не rock-n-roll. У нас ни того, ни другого, ни третьего. Это просто рок-музыка. Когда в ней кураж творился, это начиная с 79-го — если я ошибаюсь, ты поправишь — это был такой поток сознания, который всех нас пер! Мне было совершенно все равно, чем заниматься в этом потоке, главное — быть в нем. Кем угодно! Я и журналистикой занимался. В институте студентом я делал малотиражную газету — раз в месяц 7 планшетов, в одном экземпляре. Это сверхгазета была! Успех был бешеный. Ее весь институт читал, из других институтов приезжали смотреть! Мы были самые продвинутые по музыке, потому что у нас были самые лучшие пластинки, нам ребята приносили. Мы про рок-фестивали писали. И рисовали, естественно — мы ж архитекторы.
— Ты как-то сказал, что у тебя таланта не хватило для живописи.
— Думаю, мне не хватило не таланта, мне не хватило просто уверенности в том, что мне это нужно. Я только позже понял, что таки нужно. А тогда я считал — вот, мальчики с нотными папками и мольбертами — изгои, все во дворе играют в футбол, а ты в школу с этюдником, ха-ха-ха.
— Лучше на гитаре с девушками, так?
— Конечно, лучше. И я это осваивал. В свободное от учебы в разных школах время.
Группа Ю-Питер: Бутусов, Каспарян, Кулаков
Возвращение
— Слава! Ты сейчас работаешь с гитаристом Цоя — Юрием Каспаряном. Расскажи про это.
— Я считаю, что именно благодаря ему я вернулся к концертам. У меня был период, после «Наутилуса», когда я год вообще не двигался, ни в какую сторону — просто сидел дома. Потом я начал ездить, выступать под гитару, но мне это не понравилось. И все равно ездил, нужно же было зарабатывать. И я по инерции расходовал свой политический капитал, расходовал бездарно, чтоб заработать деньги. А потом я встретил Каспаряна. Мы с ним сразу сделали два стационарных проекта — два альбома студийных, по идее Сергея Рокамболя, художника-концептуалиста из Питера… Я был потрясен тем обстоятельством, что проект «Кино» к тому времени 10 лет как закрылся, и Юра ничем не занимался, сидел в какой-то берлоге как затворник. И я подумал — нельзя, чтоб такой человек пропадал! Да он и сам соскучился по работе. Я говорю — так давай группу сделаем! Мы пожали друг другу руки и осенью начали репетировать.
— Да, молодцы!
— Теперь я это осознаю. А тогда думал: ладно, мне самому ничего не хочется, я утратил ко всему интерес, так хоть для Юры что-то полезное сделаю. Хоть для него. Хотя бы. А оказалось, что и для себя. Я вернулся!
